Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон
Махмут однажды видел дух черной магии, заговаривать с которым – верная смерть, «между небом и землей, между ночью и днем» (как он выражается) на дороге в Карнак[20]. Дух этот, как нам объяснили, можно узнать по более светлой, чем у его соплеменников, коже, двум длинным зубкам в уголках рта и совершенно белым глазам, большим, как у лошади.
Итак, тем вечером Махмут удобно устроился на корточках в уголке, и я дал ему кусочек черной клеенки, а поскольку в гипнотический транс с видениями он впадает лишь через несколько минут, я вышел на балкон в поисках прохлады. Выдалась самая жаркая за последнее время ночь, и, хотя солнце село три часа назад, столбик термометра еще не опускался ниже тридцати семи градусов. Темно-синий бархат неба был затянут серой вуалью, и порывы ветра с юга грозили тремя сутками невыносимого песчаного хамсина[21]. Влево по улице стояло небольшое кафе, перед которым в темноте мерцали, словно светлячки, огоньки арабских кальянов. Из двери доносилось щелканье кастаньет в руках танцовщицы, четкое и размеренное на фоне завываний струнных и духовых, которое так любят арабы и находят столь неблагозвучным европейцы. На востоке бледное небо занималось светом восходящей луны. Прямо на моих глазах красный край огромного диска разрезал линию пустынного горизонта, и уже через мгновение один из арабов на крылечке кафе завел красивую песню:
Лишаюсь сна, тоскуя о тебе,О полная луна!Далек над Меккою твой трон,Спустись с небес, любимая, ко мне!Тут я услышал монотонный голос Махмута и поспешил внутрь.
В ходе наших экспериментов мы обнаружили, что результат быстрее всего достигается в контакте – факт, укрепивший Уэстона в теории о некоем замысловатом механизме передачи мыслей, которого я, признаться, не понимаю. Когда я вошел, Уэстон поднял голову от письменного стола и сказал:
– Возьми его за руку. Пока он говорит довольно бессвязно.
– И какое объяснение этому ты предлагаешь? – поинтересовался я.
– Как считает Маерс, это сродни говорению во сне. Махмут твердит о какой‐то гробнице. Попробуй сделать внушение – посмотрим, правильно ли он воспримет. Ведь он крайне чувствителен и быстрее откликается на тебя, чем на меня. Гробница, вероятно, всплыла из-за похорон Абдула.
Меня внезапно поразила одна мысль, и я воскликнул:
– Тише! Я хочу послушать.
Махмут сидел, немного откинув голову и держа руку с кусочком клеенки выше лица. Как всегда, он говорил очень медленно, высоким отрывистым голосом, совершенно непохожим на его обычный.
– С одной стороны от могилы растет тамариск[22], вокруг которого танцуют зеленые жуки. С другой – глинобитная стена. Вокруг много других могил, но все они спят. Эта могила особенная – она не спит и сырая, а не песчаная.
– Так я и думал, – сказал Уэстон. – Это он о могиле Абдула.
– Красная луна сейчас сидит над пустыней, – продолжал Махмут. – Дыхание хамсина несет много пыли. Луна красная от пыли и от того, что сидит низко.
– Сохраняется чувствительность к окружающей среде, – заметил Уэстон. – Весьма любопытно. Ущипни-ка его.
Я повиновался, однако Махмут не обратил на мой щипок ни малейшего внимания.
– В последнем доме по улице в дверях стоит человек. Ах, ах!.. – внезапно вскричал мальчик. – Он знает черную магию! Не пускайте его! Он выходит из дома! – вскрикнул Махмут. – Он приближается!.. Нет, он идет в другую сторону, к луне и могиле. При нем черная магия, способная поднимать мертвых, и нож убийцы, и лопата. Я не вижу его лица, потому что оно скрыто черной магией.
Уэстон встал, заинтересованный, как и я, словами Махмута.
– Отправимся туда – это шанс проверить его видения. Послушай-ка.
– Он идет, идет, идет, – высоким голосом твердил Махмут, – все еще идет к луне и могиле. Луна уже не сидит над пустыней, она немного поднялась.
Я указал в окно.
– Это, во всяком случае, верно.
Уэстон забрал у Махмута клеенку, и тот умолк, а вскоре потянулся, потер глаза и объявил:
– Халас!
– Да, халас.
– Я рассказывал вам о ситт в Англии?
– О да, – ответил я. – Спасибо, малыш Махмут. Сегодня белая магия была особенно хороша. Ступай спать.
Махмут послушно вышел из комнаты, и Уэстон, закрыв за ним дверь, сказал:
– Поспешим! Стоит воспользоваться случаем и проверить его слова, хотя лучше бы он увидел нечто менее отвратительное. Странно, что он не был на похоронах и тем не менее точно описывает могилу. Что ты по этому поводу думаешь?
– Что белая магия показала Махмуту, как некто, владеющий черной магией, идет на могилу Абдула, возможно, чтобы ее разграбить, – уверенно ответил я.
– Что будем делать, когда окажемся на месте? – спросил Уэстон.
– Посмотрим на черную магию в деле. Я лично боюсь до ужаса, да и ты тоже.
– Черной магии не существует, – заявил Уэстон. – Хотя постой! Дай-ка мне апельсин.
Уэстон быстро очистил его и вырезал из корки два кружка размером с пять шиллингов и два длинных белых клыка. Кружки он вставил себе в глаза, клыки – в уголки рта.
– Дух черной магии? – уточнил я.
– Он самый, – ответил Уэстон и замотался в длинный черный бурнус[23]. Даже при ярком свете лампы дух черной магии выглядел достаточно устрашающим.
– Я в черную магию не верю, зато остальные верят, – объяснил Уэстон. – Если понадобится положить конец происходящему, каким бы оно ни было, мы подорвем подлеца его же петардой. Идем. Кого ты подозреваешь? Вернее, о ком ты думал, когда делал подсознательное внушение Махмуту?
– То, что сказал Махмут, внушило мне мысли об Ахмете, – ответил я. Уэстон хохотнул, выразив тем самым скептицизм ученого, и мы отправились в путь.
Луна, как и говорил мальчик, оторвалась от горизонта и поднималась все выше, меняя цвет с тревожного красного, напоминающего зарево отдаленного пожара, на бледный рыжевато-желтый. Горячий ветер, дувший с юга уже не порывами, а непрерывно и со все нарастающей яростью, нес тучи песка и обжигающий жар. Верхушки пальмовых деревьев в саду покинутого отеля справа от нашего дома мотались из стороны в сторону, громко шурша сухими листьями. Кладбище располагалось на окраине деревни. Мы шли узкой улочкой меж глинобитных стен, и ветер долетал до нас лишь отголоском жара из-за закрытой печной дверцы. Время от времени по дороге проносился со свистом, перерастающим в громкое хлопанье, пылевой смерч, разбивался, словно волна о берег, о глинобитные стены или глыбину дома и рассыпался песчаным дождем. Когда мы вышли из деревни, жар и ветер, от которого песок скрипел на зубах, набросились на нас в полную силу. Это был первый летний хамсин года, и на мгновение
