Черный воздух. Лучшие рассказы - Робинсон Ким Стэнли
Пока они с трудом пробивали себе путь на запад, мимо шипящих фумарол горячего источника, между глыб черной лавы, с неба волнами повалил снег, да настолько густой – порой даже собственных ног не разглядишь. Порывы ветра хлестали по уху, кристаллики снега жалили щеки, а вокруг вмиг стало так холодно, что Мьюр, охваченный любопытством, остановился и вынул термометр. В какие-то десять минут температура воздуха упала на двадцать два градуса, опустившись ниже нуля.
Среди туч неярко сверкнула молния, над склоном загрохотало так, что раскаты грома эхом отдались во всем теле.
– Ух ты! – завопил Мьюр, сам не расслышав своего голоса.
Лицо его озарилось широкой улыбкой. Сказать откровенно, грозы в горах он любил, а попадал под них столько раз, что давно убедился: никакие грозы, никакие метели не страшны, если продолжать двигаться, так как тепла разогретого движением тела вполне довольно, чтоб устоять перед любой непогодой. Потому Мьюр и сейчас шел вперед, сквозь сокрушительную, воющую круговерть вьюги, ветра и грома, склонив книзу голову, а грудью словно тесня назад старшего брата самого Геркулеса, радостно хохоча над кипением страсти, великолепием буйства грозы, над ее грубой мощью, достойной олимпийских богов, над ее безоглядным бесчинством…
Однако за всем этим он совершенно забыл о Биксби, а Биксби, надо сказать, поотстал так, что скрылся из виду. Укрывшись за огромной глыбой застывшей лавы, одной из вех на пути вдоль гребня, Мьюр подождал минуту-другую. Вскоре из пелены снега появился и Биксби. С первого же взгляда было ясно: ему, в отличие от Мьюра, вовсе не весело.
Оба прижались друг к другу, защищенные от ветра камнем. Над головами то и дело сверкали причудливые сполохи молний, гром и вой ветра начисто заглушали голос.
– Дальше идти нельзя! – прокричал Биксби.
– Что? – в изумлении переспросил Мьюр.
– Дальше идти нельзя!!!
– Надо! Иначе никак!
– Это же верная смерть!
– Ничего подобного… вдоль гребня пойдем, путь мне известен!
– Место слишком открытое!
Именно по этой причине держаться гребня и следовало. На склонах, куда ни сунься, наверняка накроет лавиной, а нет – заплутаешь в пурге и забредешь на ледник, а вот скальный гребень, когда с него сдует снег, станет твердым, надежным путем к спасению. Да, ветрено здесь, спору нет, но человека со скал никакой ветер не унесет: особо сильные, угрожающие порывы всегда можно переждать лежа.
Раздосадованный, Мьюр пустился в объяснения, но Биксби слушать ничего не желал.
– Нельзя идти дальше! – вновь заорал он, замотав головой.
Выглядел спутник, как ни в чем не бывало: с виду спокоен, истерических ноток в голосе не слыхать… однако от своего отступаться он явно не собирался, а когда Мьюр выкрикнул:
– Я путь вдоль гребня наизусть помню! – уставился на Мьюра, точно на умалишенного.
А гром грохотал, а ветер свистел над гребнем, раздираемый миллионами острых клыков застывшей лавы, визжал, плакал, выл, перекрывая голоса жалких людишек.
– Вниз идти нужно! – снова закричал Мьюр. – Другого выхода нет!
– Нельзя вниз, нельзя! Не дойдем! Погибнем!
– Если остановимся, точно погибнем! – не на шутку разозленный, ответил Мьюр.
Вот недоумок, неужели всерьез думает, будто этого камешка хватит, чтоб уберечь их?
– Другого выхода нет! – повторил он.
Но Биксби качал головой. В эту минуту он очень напоминал отца Мьюра, упорно твердящего одну из библейских догм.
– Я дальше не пойду!
– Здесь оставаться нельзя!
– Я дальше не пойду!
И ведь, действительно, не пойдет. Страх вселяет в людей упорство, перед которым пасует даже самая безупречная логика.
В бешенстве Мьюр рванул себя за бороду.
– Что ты предлагаешь?! – прокричал он.
Биксби утер снег с лица, огляделся, моргая, будто корова.
– В фумаролах тепло, – сказал он.
– Фумаролы кипят! – заорал Мьюр. – Там раскаленные ядовитые газы!
Злость распирала грудь. Как ему захотелось схватить этого тупицу за ворот да встряхнуть хорошенько, чтоб вспомнил о мужестве!
Но Биксби, сгорбившись, шатаясь из стороны в сторону под натиском ветра, уже ковылял назад, к фумаролам.
– Дурак! – крикнул Мьюр ему вслед и обругал его, на чем свет стоит.
Сам он остался за камнем, выискивая среди туч хоть какую-то брешь, способную послужить аргументом в споре, помочь убедить Биксби продолжить путь, но ничего подходящего не нашел. Гроза разгулялась вовсю, и Мьюр вдруг понял: злость на Биксби – не что иное, как опосредованное проявление его собственных страхов. Оставить спутника он не мог, и посему оба оказались в нешуточной беде.
Фумаролы невдалеке от вершины являли собою последние жалкие рудименты былого вулканического великолепия Шасты. Раскаленные газы, пробивавшиеся наверх сквозь трещины в жерле кратера, вырывались наружу в небольшой впадине на западном склоне, где, нагревая смесь талого снега с песком и вулканическим пеплом, породили на свет озерцо черной, непрестанно кипящей грязи.
К нему-то Мьюр и подошел. На холоде, принесенном грозой, озерцо окуталось клубами густого пара. Жутковатое зрелище… казалось, тучи не только несутся над головой, но и рвутся наверх из самих недр горы. Биксби, съежившись в комок, жался к краю озерца. Мьюр твердым шагом подошел к нему. Биксби поднял взгляд.
– Вот! Здесь не замерзнем!
– О да, не замерзнем, это уж точно! – саркастически хмыкнул Мьюр. – А от ожогов как убережемся? А легкие от едких газов как защитим? А как будем спускаться с горы в промокшей одежде? Хоть в грозу, хоть при ясной погоде замерзнем в пути! Придется остаться здесь до утра, а как знать, что за погода будет назавтра?
Биксби самым позорным образом задрожал.
Мьюр, задержав дыхание, глубоко, тяжко вздохнул. Ничего не попишешь, дело безнадежное. Присев на корточки, он оглядел курящуюся паром яму, окаймленную снегом. Все тепло, источаемое грязью, ветер сразу же уносил прочь, так что «убежище», занимавшее площадь не меньше четверти акра, в высоту достигало не более осьмушки дюйма. Ни дать ни взять, объятия Сциллы и Харибды…
Снова вздохнув, Мьюр шагнул за край ямы и сразу же погрузился в грязь по колено. Жар ощутимо обжигал икры. Извергающая пузыри газа грязь выглядела, словно жидкая лава. Однако с наветренной стороны озерца газ им, пожалуй, ничем не грозит, пока ветер не переменится… а ветер меняться, похоже, не собирался: ревел, дуя с запада, пронизывал одежду насквозь. На таком ветру долго не протянуть. Глухо рыча, Мьюр присел у самого края, там, где помельче, погрузившись в грязь до самых плеч. Штаны, а за ними куртка с рубашкой, тут же отяжелели, пропитываясь горячей водой. Мьюр лег на спину, примостил голову на заснеженный бережок, вытянулся в грязи во весь рост, точно в ванне. Змейки поземки щекотали лицо. Порядком онемевший нос явственно чуял вонь серы. Разогретая грязь обжигала кожу, но, следовало признать, превосходно спасала от студеного ветра. Смех вырвался из горла, словно газ из грязи, но тут струйка рвущихся кверху газовых пузырей обварила спину. Вскрикнув от боли, Мьюр поспешил повернуться на бок, а локтем сгреб к обожженному месту побольше снега пополам с грязью. От серной вони закружилась голова. Теперь грязь облепила его целиком, штаны и куртка промокли до нитки. Биксби приходилось нисколько не лучше, однако, поднявшись на ноги, оба немедля превратятся в обледеневшие статуи. Деваться некуда.
Лежа в озерце, обоим то и дело приходилось ворочаться с боку на бок, погружая в грязь замерзшую руку и выставляя наверх обваренную. О ходе времени оповещала боль. Непогода не унималась, свист ветра отрезал путников друг от друга, и с тем же успехом каждый мог бы застрять здесь в одиночестве, если б Мьюр время от времени, подняв голову, не окликал Биксби, на что Биксби отвечал неразборчивым криком, и оба вновь умолкали, уходили в себя. Снег валил густо – не продохнешь, заметал части тела, торчащие над поверхностью, и тут же превращался в корку льда, потрескивавшую, стоит лишь шевельнуться.
