Черный воздух. Лучшие рассказы - Робинсон Ким Стэнли

Автоответчик в номере моргал огоньком. В оставленном сообщении агент просил Фрэнка созвониться с ним как можно скорее. Время близилось к полуночи, однако Фрэнк набрал номер, и агент снял трубку после первого же гудка.

– У тебя СОНФС, – сообщил ему Фрэнк.

– Что-что?

– Синдром отсроченного наступления фаз сна. И я знаю, как от него избавиться.

– Фрэнк! Послушай, Фрэнк, тут для тебя есть превосходное предложение.

– У тебя света много?

– Что? А, да, кстати: с этим как продвигается?

– Возможно, мне уже на шестьдесят процентов лучше.

– Вот и чудесно. Держись, не сдавай. Слушай: у меня такие новости – на все сто должны тебя вылечить. Один издатель из Лондона хочет, чтоб ты поехал туда и написал книгу о двадцатом веке.

– Книгу? Какого рода?

– Как всегда. Ничего необычного, только на этот раз свести все в одну большую картину. В рассуждение, так сказать, обо всех твоих прошлых книгах. Издательство хочет выпустить ее на рубеже столетий, в большом формате, с кучей иллюстраций, крупным тиражом…

– То есть подарочное издание? Украшение кофейного столика?

– Разумеется, кофейный столик такой штукой украсить захочется многим, но это не…

– Я не хочу писать книг для украшения кофейных столиков.

– Фрэнк…

– Сколько им нужно? Десяток тысяч слов?

– Им нужно тридцать тысяч слов, Фрэнк. И они готовы заплатить сто тысяч фунтов авансом.

Вот это заставило призадуматься.

– Отчего так много?

– В книгоиздании они новички. Пришли из компьютерного бизнеса, а там к таким суммам привычны. Масштаб другой.

– Это уж точно. Однако мне все равно неохота за это браться.

– Брось, Фрэнк, работа как раз для тебя! Единственного достойного преемника Барбары Такман[72]! – Так утверждала реклама на обложках дешевых изданий его книг. – Им нужен именно ты! Черчилль о веке двадцатом, ха-ха! Что может быть естественнее?

– Не хочу.

– Брось капризничать, Фрэнк. Деньги тебе пригодятся. Помнится, у тебя проблемы с оплатой…

Похоже, агент решил сменить тактику.

– Да-да. Хорошо, я подумаю.

– Фрэнк, они спешат.

– По-моему, ты говорил о рубеже столетий.

– Верно, но к тому времени подобных книг выйдет целая куча, а им хочется избежать толкотни. Опередить всех, задать тон и продавать книгу в течение нескольких лет. По-моему, идея прекрасная.

– Не пройдет и года, как ее придется распродавать по дешевке. Если я хоть сколько-нибудь разбираюсь в подарочных изданиях, цена на нее упадет еще до выхода в свет.

Агент вздохнул.

– Кончай, Фрэнк. Деньги тебе действительно не помешают. А что касается книги, как напишешь, такой она и получится. Материал твой, ты с ним всю свою карьеру работаешь, а тут – такой шанс свести все воедино. И читателей у тебя хватает, к тебе люди прислушаются. И вообще! – Встревоженный, агент сорвался на визг. – И вообще возьми себя в руки! Случившееся – еще не повод такие возможности упускать! Работа – вот лучшее лекарство от всякой депрессии! Ты только вдумайся: своими руками создать для всех нас образ целого века! Общее мнение о целом столетии сформировать!

– С помощью украшения для кофейного столика?

– А-а, будь оно проклято, не считай ты эту работу пустопорожней безделкой с картинками!

– А чем еще прикажешь ее считать?

Агент Фрэнка шумно, неторопливо перевел дух.

– Сотней. Тысяч. Фунтов, – отрезал он, очевидно, так ничего и не поняв.

Однако наутро, сидя среди яркого света, льющегося с потолка, чертя каракули зеленой ручкой на желтой бумаге, Фрэнк решил отправиться в Англию. Торчать в этой палате ему расхотелось: процедуры пугали, так как он заподозрил, что лечение не подействует. На шестьдесят процентов лучше Фрэнку уж точно не стало, а переключаться на медикаментозную терапию он не желал. С его мозгом все оказалось в порядке, никаких физических проблем, и, хотя это мало что значило, против психотропов Фрэнк решительно возражал. В конце концов он в своем уме, а его чувства – не какие-нибудь пустяки!

Лаборант из светлой палаты счел такую позицию симптомом благоприятным.

– Серотонин у вас в норме, так? Значит, не настолько все плохо. К тому же Лондон намного севернее Нью-Йорка, так что во времени пребывания на свету вы не потеряете. А если больше потребуется, вам ничто не мешает поехать еще дальше на север, не так ли?

Вернувшись к себе, Фрэнк позвонил Чарльзу и Риа Дауленд – узнать, нельзя ли остановиться у них. Как выяснилось, Дауленды на следующий день собирались лететь во Флориду, однако приезду Фрэнка только обрадовались: выходит, квартира во время их отсутствия не будет пустовать. Подобным образом они поступали не в первый раз – у Фрэнка даже ключ в связке с прежних времен сохранился.

– Спасибо, – сказал он, а про себя решил, что так даже лучше. Разговаривать с кем-либо он был вовсе не в настроении.

Собрав рюкзак – и походное снаряжение, и одежду, Фрэнк на следующее же утро отправился в Лондон. К новой манере путешествовать он до сих пор не привык: входишь в ближайшую к отелю транспортную кабину и переходишь из одной кабины в другую часов пять-шесть кряду, так что под открытым небом Фрэнк оказался, только покинув лондонское метро на станции «Камден», в паре сотен ярдов от дома Чарльза и Риа.

Фрэнк пересек Камден-Хай-стрит, миновал кинотеатр, и голоса Лондона словно бы вызвали из прежних времен призрак былой радости. Таким образом он творил многие годы: приезжал в Лондон, останавливался у Чарльза с Риа, пока не подыщет подходящей берлоги, трудился в Британском музее, навещал букинистов на Чаринг-кросс, а вечера коротал за разговорами с Чарльзом и Риа у телевизора. Именно так он написал четыре книги на протяжении двадцати лет.

Квартира Даулендов располагалась над мясной лавкой. Каждый дюйм стен, от пола до потолка, здесь занимали битком набитые книжные стеллажи – плюс полки над унитазом, над ванной, над изголовьем кровати для гостей. Случись землетрясение (что, правда, весьма маловероятно), и гость окажется погребен под сотнями описаний истории Лондона.

Бросив рюкзак на гостевую постель, Фрэнк прошел мимо английских поэтов и спустился вниз. Гостиную почти целиком занимал стол, заваленный кипами книг и газет. Вдоль боковой улочки за окном тянулся съестной рынок под открытым небом; снаружи доносился гомон торговцев, сворачивавших лотки. Несмотря на десятый час вечера, солнце еще не зашло: к концу мая дни удлинились. Почти как в клинике, на процедурах…

Выйдя наружу, он купил риса и овощей, вернулся в квартиру, приготовил ужин. Окна кухни окрасились в цвета вечерней зари, и крохотная квартирка засияла, напомнив о хозяевах так живо, словно они здесь, дома, и Фрэнк вдруг пожалел, что Чарльз с Риа в отъезде.

После ужина он включил CD-плеер, поставил что-то из Генделя, раздвинул шторы в гостиной и устроился в кресле Чарльза с бокалом болгарского вина в руке, пристроив на колене открытый блокнот. Любуясь розовым, точно мясо форели, солнечным светом, сочащимся сквозь облака над северным горизонтом, принялся он размышлять о причинах Первой мировой.

Наутро его разбудил глухой – «тумп-тумп-тумп» – стук топора, вонзавшегося в мороженое мясо. Спустившись вниз, Фрэнк позавтракал овсянкой, пролистал «Гардиан», затем добрался на метро до Тоттенхэм-Корт-Роуд и вошел в Британский музей.

Благодаря Belle Époque[73], предвоенный период он уже изучил неплохо, но не хотел отступать от ритуала: работая в Британской библиотеке, Фрэнк продолжал традиции Маркса и многих других. Предъявив библиотекарю все еще действующий читательский билет, он отыскал свободное место в обычном, прежнем ряду: в этой самой кабинке, под фронтальными долями огромного черепа-купола, из-под его пера вышла большая часть «Entre Deux Guerres»[74]. Открыв блокнот, он долго взирал на страницу, наконец медленно вывел: «1900–1914»… и снова надолго замер, уткнувшись взглядом в блокнот.