Опасные видения - Коллектив авторов

– По-моему, вы… – начал он все еще с той же интонацией и замолк на долю секунды, пока я слушал, а публика затаила дыхание. В эту долю секунды его выражение сменилось на полное презрение, и закончил он фразу с наивысшим безразличием: – Ничто!

Для меня это было подобно эффекту падения со скалы, о наличии которой я и не подозревал, и приземления плашмя.

Оставалось лишь бестолково моргать, пока все присутствующие покатывались от хохота.

Тем парнишкой, как вы уже понимаете, был Харлан Эллисон, и я еще с ним не пересекался и не знал о его несравненной дерзости. Зато знали все остальные и ждали, когда ловко поставят меня на место – что и произошло.

Когда же я с трудом восстановил некое подобие равновесия, уже давно прошло время для какого-никакого ответа.

Я мог только держаться, как получится, хромая и истекая кровью, сокрушаясь, что меня застигли врасплох – и что никому не хватило самоотверженности предупредить меня и поступиться удовольствием от зрелища того, как я получаю свое.

К счастью, я верю в прощение, поэтому решил целиком и полностью простить Харлана – как только отплачу ему сторицей.

Тут вы должны понимать, что Харлан возвышается среди прочих в смелости, воинственности, красноречии, остроумии, обаянии, уме – словом, во всем, кроме роста.

Он не то чтобы высок. На самом деле, если говорить без обиняков, он довольно низок – даже ниже Напо– леона.

И пока я оправлялся от катастрофы, чутье подсказало, что для этого молодого человека, кого теперь мне представили как известного фаната – Харлана Эллисона, данная тема самую чуточку чувствительна. Я запомнил это себе на будущее.

На следующий день на конвенции я был на сцене, представлял известных людей добрым словом. Но на сей раз не спускал глаз с Харлана – ведь он сидел в первом ряду (а где же еще?).

Как только он отвлекся, я вдруг назвал его имя. Он встал, удивленный и растерявшийся, а я наклонился к нему и сказал как можно любезнее:

– Харлан, встань на своего соседа, чтобы люди тебя видели.

И пока публика (причем на сей раз куда многочисленнее) злорадно хохотала, я простил Харлана, и с тех пор мы добрые друзья[19].

Айзек АзимовФевраль 1967 года

Введение 1967 года

Тридцать два предсказателя

Харлан Эллисон

Вы держите в руках не просто книгу. Если нам повезет, это революция.

Эта книга – все двести тридцать девять тысяч слов, самая большая в истории спекулятивной литературы антология оригинальных рассказов, а то и самая большая в принципе, – собиралась с конкретной целью революции. Она задумывалась, чтобы встряхнуть. Она рождена из потребности в новых горизонтах, новых формах, новых стилях, новых вызовах в литературе нашего времени. Если мы все сделали правильно, она даст те самые новые горизонты, стили, формы и вызовы. А если и нет, то это все равно чертовски хорошая книжка с интересными рассказами.

Есть тесный круг критиков, аналитиков и читателей, которые заявляют, будто «просто развлечения» мало, что в рассказе должны быть суть и вес, важное послание, или философия, или сверхизобилие сверхнауки. Хотя в их заявлениях что-то есть, слишком уж часто это сводилось ко всей цели литературы – нравоучительное желание «что-то высказать». Хотя заявление, что теория должна затмевать сюжет, ненамного обоснованнее, чем то, что сказки – тот высший уровень, к которому должна стремиться современная литература, но мы, если бы нас сковали и угрожали загнать нам бамбуковые щепки под ногти, все-таки выбрали бы второе, а не первое.

К счастью, эта книга бьет ровно между двумя крайностями. Каждый рассказ чуть ли не агрессивно развлекателен. Но при этом каждый полон идей. И не просто тех конвейерных идей, что вы уже видели сотню раз, а идей новых и дерзких; каждая по-своему – опасное видение.

С чего вдруг столько разговоров о противостоянии развлекательности и идей? Причем в таком длинном предисловии к книге еще длиннее? Почему не дать рассказам говорить за себя? Потому что… хоть оно ходит как утка, крякает как утка, выглядит как утка и водится с утками, это еще не обязательно утка. Это сборник уток, которые прямо на ваших глазах превратятся в лебедей. Это рассказы настолько развлекательны, что сложно поверить, чтобы их писали ради идей. Но так оно и было, и, с изумлением наблюдая, как утки развлечений становятся лебедями идей, вы переживете тридцатитрехрассказовую демонстрацию «чего-то новенького» в спекулятивной литературе – nouvelle vague[20], если угодно.

А это, дорогие читатели, и есть революция.

Кое-кто говорит, будто спекулятивная литература пошла от Лукиана из Самосаты или от Эзопа. Спрэг де Камп в его превосходном «Справочнике фантастики» (Science Fiction Handbook, 1953) перечисляет Лукиана, Вергилия, Гомера, Гелиодора, Апулея, Аристофана, Фукидида и зовет Платона «вторым греческим „отцом фантастики“». Грофф Конклин в «Лучшей фантастике» (The Best of Science Fiction, 1946) предполагает, что ее исторические корни можно без труда найти в «Гулливере» Свифта, «Великом военном синдикате» Фрэнка Р. Стоктона (The Great War Syndicate, 1889), «Большом лунном надувательстве» Ричарда Адамса Локка, «Через сто лет» Эдварда Беллами, Жюле Верне, Артуре Конан Дойле, Герберте Уэллсе и Эдгаре Аллане По. Хэйли и Маккомас в классической антологии «Приключения во времени и пространстве» (Adventures in Time and Space, 1946) склоняются к великому астроному Иоганну Кеплеру. Мой личный кандидат в главные источники влияния на фантазию, лежащую в основе всей великой спекулятивной литературы, – это Библия. (Проведем микросекунду молчания в молитве о том, чтобы Бог не поразил меня молнией в печень.)

Но прежде чем меня обвинят в попытках забрать дурную славу у известных историков спекулятивной литературы, позвольте заверить, что я перечисляю все эти основы основ, только чтобы обозначить: я свою домашнюю работу сделал и поэтому имею право на дальнейшие безапелляционные заявления.

На самом деле современная спекулятивная литература родилась с Уолтом Диснеем и его классическим мультфильмом «Пароходик Уилли» в 1928 году. А что, нет? Как бы – мышь за штурвалом парохода?

В конце концов, исток не хуже Лукиана; ведь если перейти к сути дела, зародил спекулятивную литературу тот первый кроманьонец, который представил себе, что же там шмыгает во тьме вокруг его костра. Если он вообразил девять голов, пчелиные фасетчатые глаза, огнедышащие пасти, кроссовки и жилет в цветную клетку, он создал спекулятивную литературу. А если увидел горного льва, то, скорее всего, просто следовал моде и это не считается. И вообще он был трусишка.

Никто в здравом уме не