Злая. Сказка о ведьме Запада - Грегори Магуайр
– Я не отмечаю религиозные праздники, – сказала она.
Однако всё же смягчилась и добавила:
– Хотя они красивые.
– У тебя нет души! – в шутку воскликнул он.
– Ты прав, – ответила она на удивление серьёзно. – Не думала, что это так заметно.
– Ты просто играешь словами.
– Нет, – возразила Эльфаба. – Какие есть доказательства существования у меня души?
– Как же ты можешь обладать совестью, если у тебя нет души? – спросил Фиеро, сам того не желая. На деле он хотел сохранить лёгкость, вернуться на твёрдую землю после их последней моральной схватки и отчуждения.
– Как птица кормит своих птенцов, если у неё нет осознания «до» и «после»? Совесть, Фьеро, мой герой, это всего лишь сознание в другом измерении – во времени. То, что ты называешь совестью, я предпочитаю называть инстинктом. Птицы кормят птенцов, не понимая зачем, не стеная о том, что всё живое смертно, плак-плак. Я выполняю свою работу с той же мотивацией: что-то изнутри влечёт меня к пище, справедливости и безопасности. Я всего лишь животное, бегущее вместе с табуном, не больше. Лист на дереве, который забудут.
– Раз уж твоя работа – терроризм, это наиболее радикальный довод в пользу преступления, какой я когда-либо слышал. Ты полностью отказываешься от личной ответственности. Это ничуть не лучше, чем те, кто жертвует своей собственной волей, утопая в мрачных трясинах непостижимой воли какого-то безымянного бога. Ниспровергая идею личности, ты также отвергаешь идею личной ответственности.
– Что хуже, Фиеро? Подавить идею личности в себе или подавлять других живых существ – пытками, тюрьмой, голодом? Смотри: будешь ли ты переживать о спасении единственного ценного сентиментального портрета в музее изящных искусств, если весь город охвачен пожаром и живые люди гибнут в огне? Надо хоть немного знать меру!
– Но даже случайный невинный свидетель – допустим, назойливая светская дама – это живой человек, а не портрет. Твоя метафора искажает суть и обесценивает важные вещи, это слепое оправдание преступления.
– Светская дама сама выбрала выставлять себя напоказ, словно живой портрет. Значит, так её и следует воспринимать. Это её удел. А отрицать это – вот твоя склонность ко злу, если возвращаться к тому разговору. Я считаю так: да, нужно спасти невинного свидетеля, если можешь, даже если это светская дама или капитан промышленности, наживающийся на репрессиях, но ни в коем случае не за счёт других, более настоящих людей. А если спасти нельзя – значит, нельзя. Всё имеет свою цену.
– Я не верю в эту концепцию «настоящих» или «„более настоящих“ людей».
– Не веришь? – Она неприятно улыбнулась. – Когда я снова исчезну, милый, уж тогда я точно стану менее настоящей, чем сейчас.
Эльфаба на мгновение прижалась к нему демонстративно непристойным движением, и Фиеро отвернулся, сам удивившись, насколько отвратительным это ему показалось.
Позже той ночью, когда они помирились, Эльфаба страдала от мучительных судорог. Её бил озноб, кожа покрылась липким потом. Она не позволяла Фиеро прикасаться к себе.
– Нет, уходи, я тебя не достойна!.. – стонала она.
А некоторое время спустя, успокоившись, пробормотала перед тем, как снова уснуть:
– Я так тебя люблю, Фиеро, но ты просто не понимаешь: родиться с талантом или склонностью к добру – это отклонение от нормы.
Она была права: он не понимал. Фиеро промокнул ей лоб сухим полотенцем и остался рядом.
Чердачное окно заиндевело, и, чтобы согреться, они спали под зимними пальто.
* * *В один яркий зимний день Фиеро отправил домой богатые подарки, чтобы загладить перед семьёй свое отсутствие: яркие деревянные игрушки для детей и драгоценное ожерелье для Саримы. Вьючный караван обходил Великие Келлские горы с севера. Святочные подарки прибудут с ним в Киамо Ко только весной, но ведь Фиеро может притвориться, будто отправил их раньше. Если снегопады затянутся, к тому времени он уже будет дома – беспокойно бродить в раздражении по высоким узким залам закрытой горной крепости. Но, возможно, он заслужит похвалу за предусмотрительность. А почему бы и нет? Конечно, Сарима по зиме будет, как обычно, хандрить (по весне она капризничала, летом изнывала от скуки, осенью страдала от врождённой меланхолии). Ожерелье поднимет ей настроение, хотя бы немного.
Фиеро зашёл выпить кофе в кафе в богатом и вместе с тем богемном квартале, расположенном достаточно в стороне от людных улиц, чтобы сочетать в себе эти два свойства. Управляющий извинился: зимний сад, который обычно обогревали жаровнями и украшали дорогими тепличными цветами, прошлой ночью стал местом взрыва.
– В здешних краях стало неспокойно; кто бы мог подумать? – сказал управляющий виноватым тоном, дотрагиваясь до локтя Фиеро. – А ведь наш славный Волшебник должен был искоренить гражданские беспорядки. Разве не ради этого вводили комендантский час и особые меры по сдерживанию?
Фиеро не стал ничего отвечать, и управляющий принял его молчание за согласие.
– Я перенёс несколько столиков в личную гостиную наверху, если вас не смутит обстановка – семейные реликвии и всё такое, – сказал он, указывая путь. – К тому же найти хороших рабочих из Манникина, чтобы устранить ущерб, становится всё сложнее. Они владеют особым мастерством машинерии, с ними никто не сравнится. Однако многие наши друзья-рабочие вернулись на свои восточные фермы. Боятся нападений… хотя, сами посудите, они ведь такие крошечные, ну просто сами провоцируют насилие своим видом. Трусы. – Он вдруг прервал себя. – У господина вроде вас наверняка нет манникинских родственников, иначе я бы не стал так говорить.
– У меня жена родом из Нест-Хардингс, – солгал Фиеро: неубедительно, но подтекст был ясен.
– Сегодня рекомендую шоколадный фраппе с вишней – новинка в меню, отменный вкус, – сказал управляющий, покаянно возвращаясь к более формальной манере общения.
Он отодвинул для Фиеро стул у столика рядом с высокими старинными окнами. Гость сел и посмотрел наружу. Одна из резных ставен покоробилась и больше не складывалась, как было задумано, но обзору это почти не мешало. Крыши, фигурные дымоходы, странно высокий короб под окном с тёмными зимними анютиными глазками – и голуби, полноправные хозяева выси, рассекающие небесную гладь.
Управляющий принадлежал к особой городской породе. После многих поколений в Изумрудном городе казалось, что это уже отдельная этническая ветвь. На семейных портретах угадывались одинаковые яркие карие глаза с пронизывающим взглядом и изящные залысины – как у мужчин, так и у женщин (и даже у детей, которым их выщипывали в стремлении соответствовать моде столичного среднего класса). При виде этих мальчиков, разряженных в атлас, и девочек, накрашенных тёмными женственными румянами, в платьях с глубокими вырезами (невинно демонстрирующими полное отсутствие груди), Фиеро снова ощутил внезапную тоску по собственным холодным и далёким детям. Даже перенеся в семье немало боли (а кто этого избежал?), в его памяти Иржи, Манек и Нор выглядели
