Злая. Сказка о ведьме Запада - Грегори Магуайр
Доктор Никидик двинулся к ним, собираясь вмешаться, но его подвели артритные колени. Однако прежде, чем профессор сумел подняться, из первого ряда уже вскочили двое юношей. Они выбежали на сцену и схватились за рога, пытаясь повергнуть их на пол. Винкский студент провизжал что-то на своём языке.
– Это Кроуп и Тиббет! – изумился Бок, толкнув Эльфабу в плечо. – Смотри!
Студенты с направления колдовства подпрыгивали на местах и кидались в смертоносные рога заклинаниями, а Кроуп и Тиббет то теряли хватку, то снова вцеплялись в отдельные отростки, пока, наконец, им не удалось сломать один ведущий зубец, затем другой. Обломки упали на подиум, всё ещё дёргаясь, но больше не пытались ни на кого наброситься.
– Ох, бедолага, – проговорил Бок, увидев, что винкский студент в ужасе осел на пол и разрыдался, закрыв лицо руками в синих ромбах. – Я никогда раньше не видел студентов из Винкуса. Первый день в Шизе у него просто жуть.
Нападение на винкского студента породило волну пересудов и догадок. На следующий день на занятии по колдовству Глинда попросила мисс Грейлинг ответить на её вопрос.
– Как «Эликсир жизненной воли» доктора Никидика – или как там его – может относиться к категории наук о жизни, если действует как высшее заклинание? В чём истинная разница между наукой и колдовством?
– Ах, – протянула мисс Грейлинг, которая именно в этот момент решила поправить причёску. – Наука, дорогие мои, занимается систематическим препарированием природы. Она раскладывает её на отдельные работающие части, которые более или менее подчиняются универсальным законам. А колдовство движется в противоположном направлении. Оно не расчленяет, а соединяет. Оно – синтез, а не анализ. Оно создаёт заново, а не раскрывает старое. В руках по-настоящему искусного человека… – тут она нечаянно укололась шпилькой и вскрикнула, – оно становится Искусством. На самом деле его можно было бы назвать Высшим или даже Тончайшим Искусством. Оно превосходит Изящные Искусства живописи, театра и декламации. Оно не изображает, не представляет мир – оно становится миром. Это величайшее призвание.
Голос преподавательницы дрогнул, и она тихонько всхлипнула под впечатлением от собственной речи.
– Разве может быть более возвышенное стремление, чем изменить мир? – продолжила она. – Не рисовать утопические проекты, а действительно воплощать перемены? Исправлять безобразное, перекраивать ошибочное, придавать некий смысл трепещущим краям прорехи в мироздании? Выживать посредством колдовства?
За чаем, будучи немного под впечатлением, хоть и посмеиваясь, Глинда пересказала горячее выступление мисс Грейлинг обеим сёстрам Тропп.
Нессароза нахмурилась:
– Сотворять может только Безымянный Бог, Глинда. Если мисс Грейлинг путает колдовство с творением, она рискует пагубно повлиять на твою нравственность.
Глинде на ум тут же пришла матушка Клатч, прикованная к постели вымышленной душевной болезнью, которую девушка сама и изобрела.
– Ну, – задумчиво протянула она, – стоит начать с того, что я и так не образец нравственности, Несса.
– Тогда если от колдовства и есть польза, то только в том, чтобы исправить твой характер, – строго заявила Нессароза. – Если направишь свой дар в эту сторону, я думаю, что в итоге всё закончится хорошо. Владей магией, а не позволяй ей владеть тобой.
Глинда подозревала, что Нессароза нарочно развивает в себе способность говорить свысока. Она заранее поморщилась, представив, какой та станет в будущем, – даже притом, что предложение Нессарозы пришлось ей по душе.
Но тут вмешалась Эльфаба:
– Глинда, это хороший вопрос! Хотела бы я, чтобы мисс Грейлинг на него ответила. Весь этот кошмар с рогами тоже показался мне больше похожим на магию, чем на науку. Бедный винкский парень! Может, спросим доктора Никидика на следующей неделе?
– Кому же на это хватит смелости? – воскликнула Глинда. – Мисс Грейлинг хотя бы забавна. А доктор Никидик, пусть и со своей очаровательной манерой бубнить и путаться в словах, всё-таки настоящий научный авторитет.
На лекции по естественным наукам на следующей неделе все взгляды были прикованы к новичку. На этот раз он пришёл заранее и устроился на балконе – как можно дальше от кафедры. У Бока были некоторые предубеждения против кочевников, присущие всем оседлым фермерам. Но и он вынужден был признать, что глаза у нового студента умные.
Аварик, усевшись рядом с Боком, поделился:
– Говорят, что он князь. Без казны и трона. Нищий князь своего племени, из правящего рода. Он учится в Башнях Озмы, а зовут его Фиеро. Настоящий горец, чистокровный. Интересно, как ему цивилизация?
– Если на прошлой неделе он свёл знакомство с цивилизацией, то теперь, должно быть, тоскует по собратьям-варварам, – заметила Эльфаба с места по другую руку от Бока.
– И все эти дурацкие рисунки – зачем они? – упорствовал Аварик. – Он только привлекает к себе внимание. Да и кожа у него… Бр-р-р, не представляю, как бы я жил, будь у меня кожа цвета дерьма.
– Ой да что ты, – скривилась Эльфаба. – Ты ведь со своими дерьмовыми аргументами как-то живёшь.
– Ох, только не начинайте, – взмолился Бок. – Давай просто все замолчим.
– Ах да, Эльфи, я забыл, что цвет кожи для тебя – больная тема, – не унимался Аварик.
– Оставь меня в покое, – отмахнулась она. – Мы только что пообедали, а от тебя у меня несварение случится, Аварик. От тебя и фасоли с обеда.
– Я сейчас от вас отсяду, – предупредил Бок.
Но тут вошёл доктор Никидик, и класс поднялся на ноги в дежурном приветствии, а затем снова уселся на места – шумно, по-дружески переговариваясь.
Несколько минут Эльфаба махала рукой, надеясь привлечь внимание профессора. Но она сидела слишком далеко, а тот уже принялся бормотать о чём-то другом. Наконец она сдалась, наклонилась к Боку и шепнула:
– На перемене я пересяду поближе, чтобы он меня видел.
Однако вскоре после этого доктор Никидик закончил свою неразборчивую преамбулу и кивком велел студенту открыть ту самую боковую дверь у сцены, в которую на прошлой неделе ввалился опоздавший Фиеро.
Вошёл юноша из колледжа Трёх Королев. Он катил перед собой столик на колёсиках, похожий на сервировочный. На нём, съёжившись, будто пытаясь сделаться как можно меньше, сидел львёнок. Даже с балкона можно было почувствовать, насколько он напуган. Его хвост – тонкий, цвета толчёного арахиса – метался из стороны в сторону, спина напряжённо выгнулась. Грива у львёнка ещё не отросла, он был слишком мал. Однако его рыжеватая голова вертелась туда-сюда, точно он подсчитывал угрозы. В конце концов малыш открыл пасть и издал жалкий, испуганный взвизг – детскую версию взрослого рыка. По аудитории пронёсся вздох умиления.
– Он почти котёнок, – заметил доктор Никидик. – Я думал назвать его Мур, но он дрожит и фыркает чаще, чем мурлычет, поэтому я дал ему имя
