Падаванство (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Снова поход в Россию? — мрачно спросил Владимир Иванович.

— Рискну предположить, что Великобритании нужны иные цели. Прежде всего это удар по нашей экономике, а также удары по морским базам. И к Кронштадту подойдут. И Соловки с Камчаткой попробуют забрать. И еще что-то учудить. Но главное — Крым. Как мне кажется, они постараются оторвать именно его от нас, лишив выхода к теплым морям.

— Вы шутите⁈ — воскликнул дядя. — Как⁈ КАК⁈

— Если в Черное моря явятся флота Англии и Франции, то их остановят наши моряки? — улыбнулся Лев. — Просто достаточно дать нашим войскам завязнуть на Балканах и Закавказье, после чего высадить десант на полуостров, блокируя всякое судоходство благодаря полному превосходству в море, по суше ведь в Крым почти ничего и не завезешь[1]…

Шипов и Юшков мрачно переглянулись.

— И удар по мне, в связи с этим, очень уместен. — продолжил граф. — Если сначала выбить меня, а потом снять вас Сергей Павлович. Например, направив на повышение или даже в отставку. То дальше уже можно будет устроить пожар на селитряном заводике. Мы ведь так и не нашли тех, кто подорвал плотины.

— Если ваше предположение верно, Лев Николаевич, — предельно серьезно произнес Шипов, — то дело плохо.

— Плохо? Все выглядит совершеннейшей катастрофой! — воскликнул дядюшка. — Англия и Франция вместе совершенно непреодолимая сила на море!

— Или нет… — задумчиво произнес граф.

— В каком смысле? — не понял Владимир Иванович.

— Есть кое-какие мысли. — уклончиво ответил племянник.

— Лев Николаевич, что вы задумали?

— Я? Ничего. У меня своих дел за глаза. — отмахнулся граф.

— Вы знаете, как мы можем разгромить объединенные силы Англии и Франции на море? — с легким оттенком ужаса поинтересовался генерал.

— Да. Но для этого мне нужно три линейных корабля первого ранга. Самые свежие и сильные. Однотипные. И карт-бланш на их перестройку и переоборудование. Как вы понимаете, на это никто не пойдет. Ни сам Николай Павлович, ни тем более Михаил Петрович. Император попросту не рискнет, а Лазарев… я для него что блоха. Даже не моряк. Он меня и слушать не станет. Так что все это не важно. — отмахнулся Лев Николаевич.

Его попытались еще немного попытать, но Толстой хранил молчание и лишь таинственно улыбался.

Почему он молчал?

А зачем болтать? Задуманное им лучше не светить даже в узком кругу. Шипов, без всякого сомнения, напишет императору. Дальше же… как тот отреагирует, так и нужно будет действовать. В интересах России, разумеется, но и не забывая о себе любимом…

[1] До появления железной дороги какие-то значимые грузы через степь в северном Крыму почти не возили из-за массы логистических трудностей. Почти все завозили каботажем.

Часть 1

Глава 4

1848, май, 18. Казань

— Не кочегары мы, не плотники, — напевал себе под нос Лев Николаевич, стоя на смотровой площадке и листая журнал плавок.

Маленькое опытное производство стали разрасталось.

Император не подвел и выделил по осени только под это дело аж пятьсот тысяч рублей векселями. Теми самыми, которые сам граф ему и присоветовал выпускать. Использовать их, конечно, получалось с немалым трудом. Все ж таки вещь новая. Однако все пошло на лад, когда в начале 1848 года ими удалось заплатить налоги с обещанной скидкой в десять процентов.

Вот тут-то спрос на них и нарисовался.

И не только у всякого рода делового люда в Казани и ее окрестностях. Нет. Много шире. Особенно оживились купцы, увидевшие в этом инструмент оптимизации расходов.

А вместе с тем появилось и желание сотрудничать.

За векселя.

Тут-то дело с мертвой точки и сдвинулось. Да, сам Толстой в это время находился в столице. Однако заранее достигнутые договоренности начали претворяться в жизнь…

— Я не вижу результатов за последние три дня. — произнес граф, завершив изучать журнал.

— Из университета еще не прислали ответа, Лев Николаевич. — ответил Мирон Ефимович Черепанов[1]. Сын Ефима Алексеевича, с которым они представляли знаменитую пару Черепановых.

Родитель его умер.

А он сам… в свои сорок пять лет вид имел самый неважный. Но что хуже того, совершенную подавленность моральную. Из-за того, что Демидовы, которые владели Тагильскими заводами, попали под влияние некого месье Кожуховского, дела там пошли довольно скверно. И, в первую очередь стали всячески ущемлять местных специалистов, даже тех, которые зарекомендовали себя отлично. Этот Кожуховский убедил Демидовых в том, что нужно по возможности отказаться от местных специалистов и все построить на приглашенных иностранцах. И дела ставить «как у них». А учитывая то, что к 1840-м годам Демидовы частью пресеклись, частью почти безвылазно жили в Европе, это предложение им «зашло» замечательно.

Вот Мирон Ефимович и пребывал в печали… а точнее, в депрессии. Проект его парохода завернули, хотя никаких в том оснований не имелось. Паровоз, который ходил по чугунной дороге от Меднорудянского рудника до Выйского завода заменили лошадьми. Да и вообще — принижали его и ущемляли как могли, припоминая ему в том числе и происхождение.

Лев же подсуетился.

И сначала выдернул Мирона, которого охотно отпустили, разве что, не сопроводив пинком под зад. А потом и другого бывшего крепостного — Фотия Ильича Шевцова[2], который заводами и управлял. Точнее, от управления его отстранили еще в 1847 году, вынудив написать о том прошение.

И теперь эти двое были тут.

— К вечеру обещались, — добавил Фотий Ильич.

— Хм… ясно. А как полагаете, имеет смысл пытаться это все регулировать? — потряс журналом плавок Лев.

— Не думаю, Лев Николаевич. — покачал головой Шевцов.

— Горит углерод неравномерно, — продолжил Черепанов. — Из-за чего получается только одно предсказуемое положение — по его завершении.

— Как вы видите, — добавил Шевцов, — наши замеры показали разброс свойств металла, на одной и той же минуте продува. Какие-то опыты, я полагаю, имеет смысл проводить. Но выпуск весь вести от полного выдувания.

— Так мы хотя бы будем представлять содержание углерода, — поддакнул Черепанов.

— А примеси?

— Слава Богу, чугун добрый поступает. — вполне благодушно ответил Фотий Ильич. — Замеры в Казанском университете показывают очень добрую сталь. Опыты надо бы продолжить, но пока в том нет никакого особого смысла. Мы тут и так делаем металл изумительный.

— Меня тревожат рельсы. — задумчиво произнес Лев.

— А что рельсы? — напрягся Мирон Ефимович. — Прокатный стан уже почти готов.

— Тут я в вас не сомневаюсь, — улыбнулся Лев.

Уж что-что, а прокатные станы Мирон уже лет пятнадцать, как научился строить. И под лист, и под профиль, и на воде, и на паровом приводе.

— Так в чем же дело?

— Мягкие они очень. Головку нашего рельса не закалить — сталь сильно выжжена. Отчего все станет стираться слишком быстро. И, как следствие, рельсы придется чаще менять.

— А может накладки делать? — почесав затылок, спросил Мирон. — Хотя нет… слишком сложно.

— Оснастку надо сделать, чтобы головки рельсов насыщать углеродом. Как при цементации. — заметил Шевцов. — В печь какую загружать партию рельсов так, чтобы головка в угольной пыли без доступа воздуха томилась. Потом доставать, подогревать до подходящей температуры, и сразу закалять.

— И какие там будут градусы?

— Вполне подходящие для того, чтобы не жечь отдельно топлива. Вон — после паровых машин дым достаточно горячий для цементации рельсов.

— И закалки?

— Нет, увы. Но цементация — самая затратная по жару, она же долгая очень. Надо пробовать, однако, сутки-другие там точно их придется выдерживать.