Ловкач - Ник Перумов
— Что ты делаешь⁈ — зашипел на сестру бледный Аркадий.
— То, что велит мне совесть, брат. Ты привёл меня сюда, и я защищала старого князя Ивана Михайловича. Окажись мы около особняка Куракиных, я помогала бы им. — Александра была бледна, её пошатывало. — Княже Иван Михайлович!.. Сейчас помогу…
Она склонилась над старым князем. К ним уже бежала челядь, а впереди всех человек в чёрном сюртуке и пенсне, с докторским саквояжем.
— Сударыня!.. Позвольте, я врач!..
— Сейчас… сейчас… — Александра, словно сомнабула, надавила ладонями Шуйскому на грудь. Князь не стонал, только моргал редко. Увидев Александру, он попытался поднять руку — получилось едва заметно:
— Благодарствую… дева… — хрипло произнёс он. — Я… не важно… Делом займитесь… архив… не дайте волкам…
— Сударыня!..
— Тихо ты… трубка клистирная… — прохрипел князь. — Дева знает, что делает… пулю извлекает… закрывает там всё… сейчас весь твой сделаюсь…
Аркадий наклонился, прикрыл сестру плечом:
— Князь, ещё чуть-чуть. Держитесь.
Тот слабо кивнул, только борода дёрнулась.
Александра выдохнула, отняла руки. Кивнула доктору, дрожащими пальцами протягивая тому револьверную пулю.
— Вот… достала…
— Благодарствую, сударыня, позвольте, теперь я займусь непосредственно раной!..
— Да-да… конечно.
Она отступила на шаг, а Аркадий тут же поймал её локоть.
— Вечная благодарность моя тебе, дева Александра… — губы старого князя едва шевелились, однако он не сдавался. — Вишь, зря на вас, Голицыных, наговаривал-то я…
— Князь, вы в надёжных руках. Позвольте мне теперь позаботиться о сестре. Она отдала слишком много сил.
— Пожар… тушить надо… — вяло упиралась Александра.
— Ничего тебе не надо. Домой нам надо. Тебе — выпить горячего вина и лечь.
Аркадий, больше не глядя на Шуйского, решительно повлёк её прочь.
— Я… мне… — слабо сопротивлялась она.
— Идём, — Аркадий уже почти нёс сестру на руках.
Над дворцом Шуйских меж тем по-прежнему поднимался дым. Со всех сторон подъезжали пожарные бочки, тяжёлые, запряженные четверками лошадей. Городовые, до того державшиеся на почтительном расстоянии, наконец-то строем двинулись к воротам; молоденький офицер пытался распоряжаться хриплым голосом:
— Зевак оттеснить! Проход открывайте!.. Воду — сюда! Лестницу — к правому флигелю!..
Слуги Шуйского вытаскивали из парадной залы ковры, сундуки и, главное, — кипы архивных папок. В самом здании пожарные взялись за дело всерьёз — огонь больше не распространялся.
— Его… тушат?..
— Тушат, тушат, Саша, не волнуйся.
С набережной доносились плеск и ругань — подоспевшие городовые вытаскивали из Фонтанки куракинских людей, мокрых и злых. Несколько из них, сквозь зубы что-то шипя, пытались сбежать по набережной, но жандармы здесь оказались неожиданно ловкими; хватали за воротники, валили на мостовую. Оружие собирали в отдельную кучу — берданки, кинжалы, пару пистолетов.
— Записывай! — рявкнул молодой офицер писарю. — Каждого по имени, и кто из чьих!
У ворот, откуда ни возьмись, появился сухощавый господин в узком сюртуке с портфелем. Он не стал представляться, просто показал какую-то бумагу молодому жандармскому офицеру да кивнул:
— Опись. Как только потушат пожар. С этой минуты сюда без моего разрешения никто не входит. — И тише, уже к Аркадию: — Ваша светлость, прошу не задерживаться.
— Не дерзи, Платонов, — отозвался Голицын, не меняя тона. — Здесь моя сестра помогла предотвратить бойню. Хоть раз отметьте это в своих рапортах.
— В рапортах — только факты, — сухо ответил юркий господин и, несмотря на ещё валивший из окон дым, прошёл внутрь.
За ним следом — четверо странно-широкоплечих типов, даже на вид таких здоровенных, что, казалось, каждый способен поднять по десятисаженному бревну.
Люди потянулись в стороны от дворца: кто-то крестился, кто-то ругался, кто-то поминал «барскую войну», кто-то шептал про «адову политику». Несколько газетчиков, как грибы после дождя, возникли из-за угла, будто из ниоткуда, и лихорадочно принялись строчить в блокнотах — что-то про «небывалое дерзновение» и «осаду дворца».
Из толпы, мокрый до нитки, с рассечённой бровью, вынырнул Владимир Куракин. Оглядел лестницы, дым, людей на коленях у ступеней — и встретился взглядом с Голицыным.
— Запомню, — отчеканил он глухо. — Этого я тебе не забуду, Голицын.
— Чего же вы мне не забудете, князь? Моя сестра вмешалась из человеколюбия, а не из преданности роду Шуйских. Да и я сам представить себе не мог, что вы решите устроить этакое побоище!..
Куракин дернул щекой, отвернулся. Махнул командовавшему городовыми офицеру:
— Отпустите моих людей. Они выполняли приказ. Объяснения я дам лично самому государю. Вы меня знаете.
— Приказ… преступный… — офицерик побледнел, но старался держаться.
— Об этом, — прорычал Куракин, — я буду говорить с государем. Я сам за всё отвечу. А люди мои ни при чём. Отпустите их. Слово князя Гедиминовича, я предам себя на суд его императорского величества.
Офицер поколебался ещё немного.
— Благодарность моя вам будет безмерна, — Куракин понизил голос. — Не за себя прошу — за других. Взятку вам не предлагаю — не оскорблю вас этим. Предлагаю лишь справедливость.
Аркадий Голицын, слыша всё это, закатил глаза.
— С вашего позволения, я откланяюсь, князь Владимир Александрович. Когда схлынет горячка, вы сами согласитесь, что мы с сестрой не могли поступить иначе. Извозчик! Эй, каналья, сюда!.. Не видишь — барышне плохо⁈ Гони давай!.. Особняк князей Голицыных — знаешь?.. Фонтанка, двадцать — живо!..
* * *Вести мне принёс Сапожок — примчался, как с пожара, весь запыхавшийся. Впрочем, именно что с пожара — даже здесь, на Обводном, слышны были колокола огнеборных тревог.
— Совсем, дядя Ловкач, бояре с ума спрыгнули — друг на дружку полезли, да с оружием!.. Куракинские на дворец Шуйского наскочили, а Шуйского дворня — на куракинский особняк, что на Мойке!.. Пожгли-побили, людей покалечили!
— А полиция что же?
Сапожок пренебрежительно свистнул.
— А их никто спервоначалу и не видел. Уже к разбору шапочному подтянулись.
Я усмехнулся.
— Бояре счёты сводят. А те, кто ещё выше — смотрят да посмеиваются. Потому, дружок, и городовые с околоточными сидели
