Патриот. Смута. Том 5 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

— И что?

— Да чего… Ушли.

— А как ты зиму-то пережил? — Решил спросить.

— Он помог. Господарь. Бог.

Все это походило на ситуацию с медведем. На грани реальности и какого-то сакрального, невероятного вымысла. Либо, дед был здесь лиходейским засланцем. Но, как-то нехорошо так думать о том, кто сидит, да молится. Гнал я эту мысль все дальше.

На сытого да богатого он непохож, а вот на умирающего с голоду — вполне.

— Господарь. — Тем временем проговорил он. — В мороз, когда совсем плохо было. Молился я. Видение было, что звезда на юге взойдет. И Смута вся эта прекратится.

О… Конечно. Видение.

Вздохнул, но тут не поделаешь ничего. Старик, изгой, живет и господь с ним. Нам то что. Серафима к нему направлю, поговорить. Дело закрыто.

— Ясно. Спасибо отец, мы тебя не потревожим. Еды, если нужно, дадим. Только… Как бы отравой тебе не стал сытный стол.

— Мне бы сухарика два на неделю, господарь, и хватит. — Он аж прослезился. — А там, с божьей помощью, как-нибудь.

Я достал припасенные, которые с собой возил в сумке, подошел впритык, протянул.

Странно. Уверен, не мылся этот человек очень и очень давно, колтунов в голове было, видимо не видимо. Но запаха грязного тела какого-то сильного не чувствовалось. Сухари принял. Прикосновение его было чем-то легким. Словно руки его не весили почти ничего. Настолько изголодавшимся он был.

Только глаза горели эдаким религиозным, фанатичным огнем. И благодарностью.

Принял, поклонился опять. Перекрестился.

— Спасибо, господарь. Спасибо тебе. Молиться буду за тебя.

— Ты лучше за Землю Русскую помолись и за то, чтобы Смута быстрее закончилась.

— Да, господарь, да. — он вновь поклонился. — Об этом я с зимы молюсь. Как звезду видел.

Я отошел, махнул своим.

— Старца не трогать. Чудной он, но чувствую, не с бандитами. Сердце подсказывает. — Подумал еще, добавил. — Святой человек, жизнь в аскезе ведет. Как Серафим доберётся до лагеря, пускай поговорит.

Подумал, взглянул на дозорного.

— А, впрочем, давай поторопи нашего батюшку.

— Сделаю, господарь. — Он дал пяток коню и помчался к обозам, что пересекали водную преграду.

Мы с телохранителями развернулись. Выбрались из леска, встали на опушке.

Поднялся на стременах, стал наблюдать, как подводы продвигаются на то место, где планировалось ставить лагерь. Нужно было сделать несколько интересных моментов и приготовлений, чтобы выманить разбойничью рать на себя ночью. Переловить, а еще лучше, обезвредить здесь, до того момента, как войдем мы в более густой лес, где напасть могут откуда угодно и дозоры не так эффективны.

Через минут пятнадцать примчался Серафим.

Я кратко пояснил ему суть вопроса. Он брови поднял, лицо удивленное. Кивнул, двинулся к старику.

Ну а сам направил коня в пучину начавшего ставиться лагеря. Встретил нескольких сотников, пояснил план действий и расстановки. Те улыбались, кивали. Нужно это было до всех бойцов донести. Чтобы каждый знал, как действуем и почему так.

Ставились мы лагерем специально хитро.

Точнее — глупо, но целенаправленно так, а не иначе.

По-хорошему по всем правилам, надо было обозами отгородиться с востока. Но я приказал сделать иначе. Показать тем, кто за нами наблюдает, что мы очень хотим переправиться через безымянный ручей побыстрее. С самого утра, без промедления. Поэтому сгрудил их там почти все. Коней за ними, половину. Другую половину с самыми надежными и проверенными людьми после сотни Якова — бойцами Тренко, оставил на левом берегу речушки Кобылинки.

Все бы близ лагеря не вместились, пришлось идти на такие хитрости.

Туда же отрядил пехоту Серафима. Эти вояки отличиться хотят. Вот пускай, и сторожат коней. Наказал там смотреть в оба глаза. Пояснил, что ночью ждем гостей.

А в самом лагере, выходит, от Кобылинки до плотно замерших возов никакого прикрытия не поставил. Шатры разбивали прямо в поле, где выходило. Костры складывали примерно так же. Большая часть людей планировало спать под открытым небом, благо погода позволяла. Тучи, что гуляли на горизонте весь день, так до нас и не дошли. Вечер был теплым, и ничто не предвещало резкой смены погоды.

Получалось, что я открываю ожидаемому противнику вход в лагерь.

Куда ударят они? Решат коней увести с другой стороны? Там через реку переправляться, а это время. Заметить могут еще на подходе. С подвод что-то утащить — тоже опасно. Кучно стоят, скорее воевода, в моем лице, там дозоры хорошие поставит.

А вот сам лагерь, не прикрытым оставался.

Я бы, смотря на все это, почуял бы какой-то подвох. Слишком все выглядит как-то глупо. Словно заманивают.

Но, то я. А как бы поступил рядовой командир, видевший незащищенный кусок, который можно утянуть. Частью разбойничков налетел между рекой и возами. В «мякоть». А когда войско отреагирует, со спины бы через ручей ударил. С того холма. Другой часть коней бы отбил сколько смог. А может, если получится, еще бы и ошарашенных первым ударом побил, да пожег лагерь.

Такой план.

Поэтому именно таким вражеским действиям я рассчитывал противодействовать.

Солнце закатывалось за горизонт. Все сотники были введены в курс дела. А через них десятники и рядовые бойцы. Лагерь гудел. Идея с тем, чтобы показывать гуляния и отдых мне нравилась.

Под Ельцом она сработала и здесь должна была.

Казаки пели, кричали. Даже кто-то у костров танцевал какие-то дикие танцы.

Служилые люди, которым я поставил такую же задачу, вели себя менее шумно, но старались как могли. Как зашло солнце, примерно полсотни отряда Якова, ушло в Поле на восток. Метров на двести от костров и разместилось там. За внешним периметром дозоров. Ждали они нападения. Тяжелая работа, но, уверен, враг себя долго ждать не заставит. Не выдержит. Мы пошумели, покричали, сделали вид, что перепились.

Разбойники не будут ждать поздней ночи.

Полезут через час, может, два после заката.

Еще полсотни Якова я отправил к холму. В тот самый лесок, облюбованный отшельником. Весь остальной лагерь тоже был готов, но все же — сотня Якова должна не дать противнику уйти.

Вернулся Серафим.

— Ну что? — Спросил я.

Лицо батюшки оказалось вытянутым от удивления.

— Господарь, Игорь Васильевич. Сам бы не увидел, не поверил бы. Видел я старцев разных и иноков, и отшельников, и тех, кто на себя вериги надевал. Но этот… — Он уставился на меня. — Я не знаю, как он жив. На ведаю. — Покачал головой. — Мы с ним про писание поговорили, он очень далек от понимания, как служба идет, как строится все в храме Божием. Но…

Вздохнул.

— Сила в нем, внутри, великая. Я такую даже в старцах, что мы у Дона в монастыре встретили, не ощущал. А я с ними плотно говорил. О многом.

— Ясно. А эта… Икона.

Серафим вздохнул еще раз, очень тяжело и глубоко. Перекрестился.

— Милость господня. Иных слов нет. Не знаю как, но вот… Чудо, выходит.

Мы распрощались. Батюшка отправился к своим людям на другой берег Кобылинки. Там горели костры, вверх поднимался дым. Тамошняя часть войска не показывала всем окрест, что пьет и гуляет. Спокойно организовала лагерь поменьше, готовилась к отбою. Они обустроили коней на постой и выставили дозоры.

А я, подумав, погадав, прикинул, где мне надлежит быть и двинулся к той полусотне, что в Поле была. Все же противник мог оказаться не таким хитрым, и не попытаться ударить с двух сторон. Кто знает.

Удалился от постов, прокрался вперед в степь. Наткнулся на пару своих бойцов. Обошел. Схоронились они хорошо. Не имей я колоссальный опыт, не приметил бы.

Залег.

Понимал, где-то через час все начнется. А пока можно окрест поглядеть, подумать.

Ночь была теплой. Ветра практически не было. Тот маленький овражек, ложбинка, которую я выбрал, давала отличное укрытие. Вокруг росла высокая трава. Лагерь отсюда выглядел точками костров, дымящихся и отбрасывающих свет на шляющихся там людей.

Войско быстро затихло. Люди сделали вид, что усталые выпили, погуляли, и большинство отправилось спать. Вроде как нерадивый воевода не думал, что здесь кто-то может напасть на его сотни. Много же нас. Значит — не посмеет никто.