Внедроман 2 - Алексей Небоходов
Кульминация накрыла всех одновременно – четыре стона раздались почти в унисон, четыре тела содрогнулись и замерли в немыслимом узле наслаждения.
Когда волна удовольствия схлынула, они остались лежать, тяжело дыша. Первым нарушил молчание Лукашин:
– Что мы наделали?
– Помирились, – усмехнулась Галя, обнимая Надежду.
– Необычно, – добавил Ипполит, притянув к себе Галю.
Поправляя растрёпанные волосы, Надежда тихо предложила:
– Может, нам теперь так и жить? Вчетвером?
Все с удивлением переглянулись.
– Что? Вот так? – уточнил Лукашин с лёгкой улыбкой.
– Почему нет? – легко согласилась Галя. – Мы уже знаем друг о друге всё. И физически отлично сочетаемся.
– Ленинградская коммуналка выдержит, – задумчиво заметил Ипполит.
– Или снимем квартиру в Москве, – поддержал Лукашин.
Они обменялись взглядами – растрёпанные и голые, но удивительно спокойные. Безумная идея казалась всё более реалистичной.
– За нас! – Галя подняла воображаемый бокал.
– За любовь! – поддержали её остальные.
– Стоп! Снято! – громко объявил Михаил. – Фильм окончен!
Павильон взорвался аплодисментами. Съёмочная группа ликовала, позабыв о строгом запрете. Актёры смущённо улыбались, заворачиваясь в халаты и кланяясь.
– Друзья, – торжественно произнёс Михаил, – мы только что создали первую советскую порнопародию на культовую классику! Это историческое событие!
– В тайной истории, – усмехнулся Сергей.
Все понимали: родился уникальный, смешной и возбуждающий подпольный шедевр.
Премьера «Иронии либидо» в посольстве Муамбы прогремела так, будто советская эротическая индустрия взяла штурмом культурную цитадель Запада. В зале царила смесь экзотических духов, дешёвого коньяка и возбуждённой паники: публика колебалась между танцполом и желанием немедленно раздеться. Михаил наблюдал из угла за массивным послом африканской республики, который, краснея от смущения, заворожённо смотрел на экран, незаметно расстёгивая верхнюю пуговицу воротника.
Фильм закончился фразой Тюрина-Лукашина: «А я всегда говорил, что баня объединяет лучше профсоюза!», после чего зал взорвался овациями. Посол, придя в себя, объявил ленту самой смелой советской драмой, которую он видел.
У входа собралась толпа подпольной богемы и чиновников, пытавшихся купить кассеты прямо у Сергея Петрова. Тот, тихо матерясь, безуспешно объяснял, что весь тираж уже ушёл на экспорт. Михаил наблюдал за этой сценой с иронией человека, осознающего, что эротика стала новой, пусть и тайной, национальной идеей.
Слава «Иронии либидо» разносилась по Москве быстрее слухов о польском сервелате. Теперь каждый, кому удалось побывать на просмотре, небрежно бросал в курилке Министерства лёгкой промышленности или на партсобрании: «Товарищи, вы уже видели новый фильм про Ипполита?». За этим неизменно следовало многозначительное молчание, полное зависти тех, кто ещё не успел «приобщиться».
Тем временем на Западе советское подпольное порно мгновенно превратилось в сенсацию, особенно после того, как кассеты попали к известным кинокритикам. Картинки сурового советского быта, неожиданно слившиеся с эротикой, вызвали сначала шок, затем смех, а после – настоящий ажиотаж. «Раша-порно» несло привкус неожиданного абсурда, сочетая похоть и юмор так, как это прежде никому не удавалось.
Советская эротика стала самым дорогим товаром на международном рынке для взрослых и быстро обрела множество подражаний. Михаил выпустил пресс-релиз с ехидным названием «Не гоните подделки, товарищи капиталисты!», чем вызвал истерику среди западных продюсеров и увеличил популярность своего бренда.
Светлана Бармалейкина, ещё недавно стеснявшаяся своей роли, неожиданно получила номинацию на престижную западную премию «Лучшая женская роль в эротической комедии». Узнав об этом, она нервно рассмеялась, едва не пролив чашку с цикорием. Теперь ей ежедневно приносили письма от поклонников, требующих автографы, фотографии и даже встречи в ленинградских гостиницах.
Сергей Петров шутливо называл её «королевой советского либидо». Бармалейкина лишь вздыхала и отмахивалась, вспоминая дни, когда мечтала о серьёзной театральной карьере. Зато сестра Светланы, продавщица в «Елисеевском», была довольна:
– Светка, ты почти народная артистка СССР, только для Запада!
Конотопов уже планировал следующий проект. Сергей с хитрым прищуром предложил переснять «Москва слезам не верит», но Михаил мгновенно осадил его:
– Сергей, если тронем это, нас посадят. Даже КГБ не спасёт.
Все рассмеялись, хотя понимали: шутка балансирует на грани реальности.
На очередной встрече в квартире Михаила собрались Ольга, Алексей, Катя, Елена и неожиданно примкнувшая к ним Светлана Бармалейкина. На столе дымилась кастрюля с гречкой, остывал чайник, а на подоконнике толпились банки с вареньем и пачки сигарет без фильтра.
Светлана, в джемпере с оленями, слегка потерянная среди новых лиц, держала кружку с надписью «ВДНХ-77». Алексей, прихлёбывая чай, усмехнулся поверх очков:
– Света, у нас сниматься – это тебе не в комедиях заигрывать. Здесь либидо, страсть и камера без права на второй дубль.
Светлана фыркнула без обиды. Её глаза вспыхнули тем огнём, который Михаил ценил в актрисах: смесью задора, упрямства и едва заметной паники.
– Я, между прочим, в театре Чехова играла «Чайку».
– Вот и полетишь, – улыбнулась Катя, – только без одежды и под марш «Прощание славянки».
Ольга прикрыла улыбку ладонью. Елена, делавшая пометки в блокноте, тихо заметила:
– Мы снимаем не просто сцены. Мы создаём код времени: гротеск, страсть, аллюзии.
– И немного сисек, – насмешливо добавил Алексей.
Последние майские дни пахли в Москве почти по-летнему. Вечерний город, недавно умытый дождём, словно облегчённо вздохнул после долгой зимы, наслаждаясь редкой тишиной. Воздух был пропитан ароматами влажной листвы и сирени, и ещё чем-то едва уловимым – запахом перемен, тепла и ещё нерождённых надежд.
Алексей шёл рядом со Светланой Бармалейкиной, осторожно поглядывая на неё – с восторгом и робостью одновременно. Было непросто поверить, что рядом идёт женщина, улыбку которой знала вся страна. Улыбка, где ирония, лукавство и лёгкая грусть слились в неразделимом единстве.
Они никуда не торопились, словно сговорившись продлить этот вечер, не растерять его в словах и случайных встречах. Каждый шаг гулко отдавался в тишине, отбивая ритм негромкого разговора.
Светлана была задумчива и говорила медленно, тщательно подбирая слова, будто боясь ненароком расплескать накопленную за годы боль. Неожиданно она начала рассказывать свою историю – простую и невероятную одновременно, словно из советского кино, но никак не ожидаемую в реальности.
– Знаешь, Лёш, в кино я попала случайно, – начала Светлана, поправляя воротник плаща. – Моей судьбой должна была стать гимнастика, цирковое училище. В восемнадцать я уже летала под куполом цирка.
Алексей кивнул, легко представив её в сиянии прожекторов, улыбчивую и грациозную. Однако образ совершенно не вязался с глубоким оттенком грусти, звучавшим в её голосе.
– Полные залы, аплодисменты, гастроли… Но всегда чего-то не хватало. Будто жизнь шла в стороне, а я смотрела на неё сверху. Потом один режиссёр пригласил меня в кино, и вдруг – роли, слава. Меня стали узнавать, но счастья это
