Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

— А у нас чего, иноземцев в округе много? — спросил в ответ батюшка.

Василий с Тимофеем начали тихонько похрюкивать в бороду от смеха.

— Других как будто нет, — неуверенно ответил Анастас.

— Мне что, с палкою до тебя самому идти? — начал расстраиваться негостеприимством батюшка.

— А и иди! — гоготнул Анастас. — Третьего дня в яму срамную гвоздь обронил, авось отыщем палкой твоей, я все одно здесь.

— Тьфу, срамник, — сплюнул батюшка. — Обождать нужно, — добавил для нас.

Начавшее было подниматься в душе негодование от такого пренебрежения нами улеглось обратно в спячку — такое важное дело как «сидение на яме» прерывать нельзя, здесь я целиком на стороне Анастаса.

— На солнышке чего бы и не подождать? — с удовольствием потянулся я, подставив лицо теплым лучикам.

Из-за дома, на ходу завязывая поясок, вышел одетый в такие же, как и у всех, домотканые серые рубаху да портки, тощий низенький — метра полтора росту наберется, не более — молодой, лет двадцати пяти, рыжий мужичок со скудной, навроде моей, бороденкой. Фасон одежды такой же, но заплат нет, а на ногах — не лапти, а поршни. Такая вот разница в достатке между бортником и его односельчанами.

— Доброго дня, гости дорогие, — с поясным поклоном поздоровался он с нами. — Простите за встречу неподобающую.

— И тебе доброго дня, Анастас, — ответил за нас Василий. — Спутников моих Гелием и Тимофеем звать, по делу мы к тебе.

— Не осталось мёду, Василий, — моментально среагировал бортник.

— У тебя-то и «не осталось»? — хохотнул тот.

Машинально — старые знакомцы же. Опомнившись, плотник добавил:

— Да и не по него мы в такую даль перлись. Ворота отворишь, али нам к Никанору ехать?

Конкурент, видимо, потому что услышав его имя, Анастас тут же метнулся к «воротам» — куску плетня — приподнял его, сняв с крючков, и отнес в сторону, позволив нам въехать на двор.

— Да чего к Никанору? — делая дело, бубнил бортник. — Зачем старика беспокоить? Тяжко ему, колодку ели волок нынче, скоро и вовсе дела старшому своему передаст, а тот хоть и старшой, да бестолковый.

«Колодка» — это современная разновидность улья. То же самое дупло, но выдолбленное в срубленном и потому пригодном к переноске бревне.

— Колодки-колодками, а гостей поди с голой жопой не встречает, — заметил Василий.

Мы заржали, батюшка Силуан хмыкнул в бороду, а Анастас и не подумал смутиться:

— Так незваных гостей и жопой голой не спугнешь.

Мы не обиделись и с удовольствием поржали снова.

— А норовом дурным — запросто! — ухмыльнулся Василий. — А ну-ка, Сивка, назад давай, к Никанору поедем.

— Да ты чего, обиделся чтоль? — вновь убоялся Анастас имени конкурента. — Я думал шутим мы — что тебе, что батюшке, что гостям иноземным, — отвесил мне отдельный поклон. — А тем паче воином Церкви Святой мы завсегда рады. Аксинья! — рявкнул в сторону дома. — А ну быстро стол накрывай, да не жалеючи! — подтвердил «радость» на практике. — Медку нету, да кувшинчик малый, как знал, для гостей дорогих сберег, — подмигнул Василию.

— Ну, коли «кувшинчик», — смилостивился плотник.

«В ногах», конечно, «правды нет», но, ежели за потенциального партнера поручились достойные доверия люди, можно переговоры и побыстрее провести, чтобы время не терять. Я бы так в этом случае и сделал, чтобы поскорее вернуться в монастырь, но в этом времени так не принято — пришлось идти в дом Анастаса.

Мы миновали сени с пучками сушеных трав на потолке, ларями с добром и некоторым количеством сельхозинвентаря и вошли в пропахшую гарью горенку, стены и матица — несущая балка — были покрыты гладкой, блестящей копотью, особенно концентрированной в районе «волокового» окошка под потолком. Копоть — это не только беда этих времен, но и польза: она бережет дерево от гнили и убивает насекомых. Убивает так себе, но без нее было бы хуже.

Помимо гари, горница пахла остатками вчерашней трапезы и человеческими телами. Повезло мне все-таки с местом жительства: общие помещения в монастыре большие, из-за чего вонь как бы «размазывается», а в келье не воняет вовсе: я ж там только сплю, а остальное время никто потом и прочими телесными выделениями топчан не пропитывает.

Помимо лавок, здесь имелись полки с кухонной утварью, пара простеньких сундуков, конечно же Красный угол с настоящей лампадкою (у людей победнее ее заменяет лучина), а на полу лежала немного потрескавшаяся от времени и нагрузок глинобитная печь, пламя в которой прямо сейчас раздувала «наряженная» в подкопченное длинное платье, платочек и те ж поршни женщина лет двадцати трех. Узрев узкую полоску белой шеи, я моментально вспомнил о том, что физиология у меня подростковая со всеми вытекающими и перевел взгляд на иконы, вознеся Господу благодарность за то, что в монастыре женщин нету. Лучше не буду на хозяйку дома смотреть, так оно спокойней будет.

Глава 20

Отроились в этом сезоне пчёлки, переселять в новенький улей их нельзя, нужно ждать — к этому я был готов, потому что об этой особенности мне еще давненько рассказал Василий. Хорошо, что рассказал, иначе я мог бы опозориться, заявив, что Анастас просто боится или того хуже — ленится проводить эксперимент. Уговаривать его, тем не менее, пришлось больше часа — дорожит бортник унаследованными от погибшего два года назад от когтей и зубов волка отца пчелками, и правильно делает. Улей он осматривал пристально, пальцами по дощечкам водил, вопросов ух много задавал, и даже, кажется, лизнуть умудрился, но это мне могло и показаться. Но «уговорился».

Да не только «уговорился», но и умудрился оставить свой след в самой истории Руси, отпечатавшись не в какой-то там летописи, или учетных Государевых книгах, а там, куда просто так ни в жизнь не попадешь: в самом русском языке. Не понравилось ему слово «улей» применительно к «ящику» — «улей» от старославянского корня, обозначающего пустоту происходит, а в «ящике» не она, а рамки, вот и предложил Анастас называть это изделие «рамником». Попробовав слово на вкус, я согласился, внутри себя заодно порадовавшись — бортник теперь не просто приглашенный для эксперимента работник, а, считай, в разработке поучаствовал, а значит тоже будет трудиться не за страх, а за совесть.

Улей-«рамник» мы ему оставили прямо так, как привезли — с призванными сберечь дерево от влаги и зимнего холода условно-непромокаемыми тряпицами, не забыв стребовать слово беречь изделие как зеницу ока. Попрощавшись с Анастасом, мы поехали обратно и не стали отказываться от приглашения Силуана заглянуть в гости и к нему.

Ох и тяжелое осталось от этого визита послевкусие! Батюшка при всех своих несомненных достоинствах хозяином оказался никакущим: забор покосился, перекосилась и ведущая в дом дверь. Печка в доме дышала на ладан, а скудность накрытого заранее предупрежденной при помощи убежавшего вперед «последыша» Кольки заставила неуютно ворочаться совесть — это ведь лучшее, что есть в доме — и поэтому я ограничился кусочком киселя и глиняной чашкой кваса.

Так же поступили и Василий с Тимофеем. Хорошо, что бортник накормил нас как надо, но, справедливости ради, то густое настолько, что хочется назвать его «дубильным», варево, коим он нас потчевал в качестве основного блюда, с понятием «вкус» вообще никак не соотносилось, существуя словно в параллельной нормальной кулинарии реальности. Нет, не потому что приготовлено плохо, просто плюс-минус так же сейчас питаются вообще все, кроме социальной верхушки.

Пока мы сидели за столом, в дом сбежались узнавшие о гостях дети Силуана и Евпраксии, сформировав вокруг нас живописнейшее воплощение присказки «семеро по лавкам». На самом деле больше — одиннадцать, потому что старшие дочери и старший сын покинули родную деревню. Все-погодки, и мне грустно от того, что такое обилие помощников не больно-то помогает семейству Силуана вести хозяйство покрепче.

Впрочем, батюшку понять можно: поп деревенский с прихода жить должен, потому что прямые должностные обязанности без шуток отжирают ОЧЕНЬ много времени. Службами ведь они не ограничиваются — квалифицированный, верующий в свое дело (а Силуан именно такой) батюшка обязан все время держать пригляд за паствой, не гнушаться ходить по деревне и проводить беседы душеспасительного и воспитательного толка.