Внедроман - Алексей Небоходов
Комната пропиталась не столько эротикой, сколько странным доверием и цирковым братством: все ощущали себя соучастниками чего-то большего, чем просто подпольной съёмки. В воздухе повисла магия момента, когда женская нагота воспринимается не с усмешкой, а как хрупкий секрет, достойный бережного отношения.
Катя стояла посреди комнаты в одних махровых тапочках с помпонами – деталь напоминала, что за пределами их маленького театра жизнь оставалась советской и привычно скучной.
– А вы, гражданочка, чего стоите, как памятник неизвестному зрителю? – Толик повернулся к Ольге, которая всё ещё держала чашку с чаем, словно последний оплот приличий. – Тоже промокли от сочувствия?
Ольга открыла рот для возражения, но слова застряли в горле. Толик уже приближался к ней с уверенностью доброго медведя, и она отступала, пока не упёрлась в стену.
– Я сухая, – выдавила она, – как теория марксизма-ленинизма.
– Теория – это прекрасно, – философски заметил Алексей, осторожно забирая чашку и ставя её на стол, будто археолог хрупкий экспонат. – Но практика, как говорил товарищ Ленин, критерий истины.
Его пальцы нашли молнию её платья и медленно потянули вниз, словно раскрывая особенно ценный подарок.
– Постойте, – пробормотала Ольга, но её протест звучал неубедительно даже для неё самой. – Я не общественная собственность…
– В социалистическом обществе, – Михаил на миг отвлёкся от Кати, – всё решает коллектив. Демократический централизм в действии.
Платье Ольги упало к её ногам, образуя тёмную лужицу ткани. Она стояла в простом советском белье, которое на её фигуре смотрелось, как авангардное произведение искусства. Смущение боролось в ней с актёрским азартом, и азарт уверенно побеждал.
– Ну что ж, – она выпрямилась, окончательно отбросив сомнения вместе со здравым смыслом. – Раз уж у нас тут коммуна…
Её руки потянулись к майке Толика, одним движением стягивая её через голову. Под майкой оказался торс, достойный наглядного пособия по анатомии.
– Смотрите-ка, – прошептала Катя, когда губы Михаила коснулись её шеи, – сантехник-то у нас с высшим образованием.
– Институт благородных слесарей, – отозвался бывший олигарх и приблизился к ней настолько, что их дыхание смешалось в одно тихое облако жара. Его губы осторожно и бережно коснулись её сосков, словно прикосновение японского мастера, боящегося нарушить баланс вселенной.
Михаил не просто целовал её – он словно выводил губами сложные иероглифы науки, делая это так искусно, что даже Сергей, застывший у камеры, невольно сглотнул слюну. Катя сначала захихикала от щекотки, но тут же замерла, расправив плечи и выгнув спину навстречу Михаилу с давно подавленным желанием, будто всё в ней было создано именно для этих прикосновений.
По комнате прошёл едва уловимый ток: каждый почувствовал, что сейчас происходит нечто гораздо более настоящее, чем любая советская агитка о счастье трудящихся. Ольга Петровна бросила взгляд на Толика – он улыбался широкой и немного детской улыбкой, будто любовался действом в музее восковых фигур.
Михаил поднял голову и почти официально проговорил:
– Красный диплом по специальности «прикладная гидродинамика».
Толик, забыв формальности, с неожиданной для его комплекции пластикой присел перед Ольгой и ловко, почти церемониально, спустил с неё хлопковые трусики цвета топлёного молока. На мгновение он задержался, словно японский самурай, который перед битвой полирует меч до зеркального блеска. Его руки делали из раздевания искусство: любая поспешность могла разрушить магию момента.
Трусики скользнули вниз по ногам Ольги, обнажая бёдра и то хрупкое пространство, которое обычно скрыто не только одеждой, но и культурными запретами. В этот раз запреты таяли так же быстро, как ледяная корка на батарее в конце марта. Ольга почувствовала себя одновременно выставленной напоказ и защищённой; ожидала неловкости или внутреннего протеста – но ощутила лишь странный прилив тепла где-то в груди.
Толик медленно провёл губами по внутренней стороне её бедра; его дыхание было горячим и влажным, как ветер летней ночи. Он не торопился, смакуя каждую секунду, будто больше не получит такого шанса. От одного прикосновения у Ольги задрожали колени; она машинально ухватилась за плечо партнёра, а другой рукой попыталась прикрыть грудь, и тут же рассмеялась собственному рефлексу – было поздно что-либо скрывать.
Губы Толика оставляли влажные следы: сначала лёгкие, едва заметные, словно россыпь маковых семян, потом уверенные – с нажимом опытного дегустатора вина. Он медленно поднимался выше, пока не оказался там, где воздух был натянут до предела самой природой. Ольга перестала дышать, мир сузился до узкой полоски пространства между её телом и лицом Толика.
Он целовал её так нежно и деликатно, что сначала это показалось почти смешным – взрослые люди ведут себя нелепо ради мгновенной близости! – но через секунду смех сменился коротким всхлипом удовольствия. Происходящее было на грани магии: комната качнулась перед глазами; пальцы Ольги сами собой погрузились в волосы Толика без малейшего колебания. В этот момент она вспомнила молодость, ту первую любовь из старших классов, когда каждое прикосновение было откровением вселенского масштаба.
Теперь всё было здесь: и сжатый в кулак стыд, и разливающийся по венам адреналин. Толик продолжал работать губами с точностью сапёра на минном поле: двигался осторожно, а когда замечал её реакцию – дрожащие ноги или тихий стон – позволял себе больше настойчивости. Сквозняк хлопнул дверью на кухне, позади захихикала Катя – но Ольге сейчас было совершенно всё равно.
Комната наполнилась звуками – вздохами, шёпотом, скрипом половиц под движущимися телами. Две пары кружились в собственном ритме, как планеты общей солнечной системы. Михаил и Катя переместились к дивану, их тела сплетались с грацией акробатов и страстью подростков, открывших для себя новый мир.
То, что произошло дальше, вышло за пределы ожиданий: двигаясь с безошибочной уверенностью людей, знающих свою судьбу наперёд, Михаил, едва коснувшись дивана, молча и стремительно вошёл в Катю. Не было ни томительных прелюдий, ни театральных вздохов – только резкое, почти жестокое проникновение жизни в плоть реальности. Катя на мгновение выгнулась дугой, словно электрический ток пронзил ей позвоночник; её пальцы вцепились в подлокотник дивана так крепко, что костяшки побелели.
Их движения были лишены всякой стыдливости и напоминали обязательный ритуал посвящённых, действие древнего культа, где всё: тела, взгляды, дыхание – подчинено одной цели. Михаил работал быстро и рационально: каждое движение было рассчитано на максимальную отдачу, словно он следовал строгим инструкциям. Катя отвечала ему неистово: её тело принимало удары страсти с такой же готовностью, с какой она когда-то принимала пилюли витамина C у школьной медсестры.
Вторую пару затянуло во вращение собственной орбиты. Толик уже не видел ничего вокруг; мир сузился до упругих линий Ольгиной груди и её сбивчивого дыхания. Он прижал её к
