Герой Ымперии - Валерий Масляев

И в эту секунду где-то у основания площади – в детской коляске, оставленной у булочной, – засмеялся ребёнок. Настоящим смехом, с «ы» и «ё». Смех прокатился, как монета по ребру мира. Скобки дрогнули.

Недостаточно.

Они сошлись ещё на ладонь. Между их краями осталось ровно столько, чтобы прошла зубчатая тень огромного ластика – как метеор.

– Секретарь, – сказал Ж. Пт. Чатский, – в последний раз. Отдайте «Ы».

И ластик пошёл вниз – прямо на меня.

Глава четырнадцатая. Архидемоны выходят в свет

Ластик шёл вниз – как правильный метеор в аккуратно отмеченную точку. Скобки-извлечения сомкнулись вокруг меня, и мир завибрировал деликатной гибелью. В этот миг «Ы» внутри груди сделала то, чего не предполагает ни один протокол: усмехнулась. Не громко – так, как усмехаются люди, решившие, что сегодня они живут не по расписанию. Скобки дрогнули. Ластик промахнулся на толщину человеческого «а» и ударил по мостовой, оставив овальную проплешину смысла.

– Отмена операции, – беззлобно сказал Ж. Пт. Чатский – До лучшего случая.

Лучший случай нашёлся сам: с крыши Дома Перестрахновых спустилась регламентная сетка – белая, как ночь после санобработки, и накрыла площадь до самых афиш. Над сеткой встал Айфоний Беззарядный – худой, как отсутствие сна, и выключил одновременно все карманные огни – от лампочек надежды до глаз тех, кто верил на автомате. А рядом плавно проскользнула Регламентия Пухлосшитая – в костюме, у которого не было складок, потому что у неё не бывает вчера.

– Режим корректной повседневности – включён, – сказала она тихо. – Архидемоны – в качестве аудиторов.

Город оглох на нюансы. Дворецкий подтолкнул меня локтем – туда, где начиналась узкая арка Академического проезда.

– Сударь. Домой – не по улице, а между строк. Пока скобки считаются.

Мы скользнули в проход. За спиной сеточная тишина шуршала, как шёлк, из которого шьют клятвы. Ещё шаг – и из тени вынырнул кабриолет цвета «комментарий к приказу», на дверце – золотыми вязями: Лилитта Фешнблюм. Она была глянцевой, как обложка журнала «Правильная жизнь»: скулы – архитектурные, взгляд – официальный, красная помада – как печать «срочно».

– Оу, это вы – Герой, – сказала она, будто подтверждала факт доставки. – Садитесь. Я спасу вас и отвезу прямо в свою постель. Не волнуйтесь, это будет совершенно безопасно. Мой шофёр – метафора, он объедет все параграфы.

– Благодарю, сударыня, – ответил я, взяв шляпу покрепче, – но у меня постель ходит пешком. И сегодня она в увольнении.

– Тогда три минуты без увольнения, – легко рассмеялась Лилитта. – Вас все просят об этом, рано или поздно придется. Я – самая удобная, и одела комплект нижнего белья «анонимная нежность», он воскрешает даже полуразрушенных героев.

– Я – на гарантии, – поклонился я. – И сервисное обслуживание – после спасения мира.

– О, как старомодно, – искренне восхитилась она. – До встречи через одну катастрофу.

Кабриолет уехал так быстро, будто он был построен из поспешности. Дворецкий тихо хмыкнул.

– Глянцевый флирт – как аэрозоль: приятно пахнет, но при пожаре только щекочет.

В Академии уже неприятно щёлкали шкафы: каталоги закрывались сами, как усталые глаза. В окне читального зала висела серая луна – на самом деле это было чёрное стекло, которое отшлифовали до улыбки. С лифта сошли Слиневинцы – без эмали, с дорожной пылью на аккуратности.

– В городе режим демонстрационной правильности, – сообщил старший. – Архидемоны подписали себя наблюдателями, но по факту – распорядители. Пункты становятся привычками, привычки – законами. У нас – полтора дня до официального снятия двусмысленностей.

– Полтора дня – это три хороших шутки и один удачный плач, – прикинул дворецкий. – План?

– Операция «Звон». Срываем им сетки эхом. Рекам велено молчать – мы заставим их слушать. Герой, ваша «Ы» – как камертон. Мы настроимся.

Я кивнул. «Ы» внутри помолчала – вежливо – и легонько кольнула, будто поправляя галстук моим рёбрам. В этот момент в дверь читального зала вплыла Лилитта – уже не в кабриолете, а в медицинском плаще с идеальными разрезами.

– Срочное распоряжение санчасти чувств, – объявила она, щёлкнув белым браслетиком. – Герою показан постельный уход и массаж интонаций. Медсестра Фешнблюм – к вашим услугам. Мы умеем снимать параграфы с нервов.

– Сударыня, – вздохнул дворецкий, – мы всячески за массаж – после того, как нам самим сняли купольный предынфаркт.

– Тогда я просто оставлю сан.книжку, – улыбнулась Лилитта. – И номер палаты, где вы мне нужны.

На полях её сан.книжки помадой было написано: «Постель – дверь, которую открывают изнутри. Я постучу ещё раз – правильнее». Она исчезла так, как исчезают прологи, когда начинается книга.

– Сударь, – сказал Слиневинец, – не отвлекайтесь: это профессиональная авиация обаяния.

– Я трезв, – заверил я. – По крайней мере, до финала главы.

Мы вышли к реке – той самой Тихоречи, где недавно спрятали две точки. Берега под сеткой выглядели как прачечная для смысла. На мосту, вместо трубача-рантье, стояла радиоточка: чёрный ящик с голосом, который знает, когда не положено плакать.

– Граждане, – сообщила радиоточка, – соблюдайте режим корректной повседневности. Теперь обращение к внешним наблюдателям (паузa) – уважаемый Читатель, – обратите внимание: ваша отметка – лайк – и добавление книги в библиотеку повышают чувствительность купола к полутеням. Это не агитация. Это калибровка защитных систем. Для продолжения нажмите «да» там, где у вас сердце.

Радиоточка покраснела лампочкой и смущённо кашлянула. Кто-то на пристани тихо хлопнул – за смелость не по уставу. Я дернул суконный клапан на плече – наш маленький детонатор улыбок – и вода легонько рассмеялась у самой кромки, как человек, который впервые понял, что его зовут по имени.

– Начинаем, – сказал Слиневинец. – Я дам первый тон.

Он ударил ладонью по медной плите колокольного люка – звук пошёл глубоко, как воспоминание о тех, кто научил нас обниматься прежде, чем спорить. Дворецкий подхватил вторую – ниже, теплее. Я поставил «Ы» – не голосом, внутри – и ощущение было таким, будто я поднял вес, который всегда лежал на всех.

Сетка заворочалась. На противоположном берегу Регламентия подняла брови – ровно и спокойно, как набросок отчёта: мол, любопытно, но не страшно. Айфоний ойкнул без звука, как лампочка, которой забыли позволить гореть.

– Ещё, – попросил Слиневинец.

Мы дали ещё. У воды появился смысл – не как доказательство, как уважение. Листья на деревьях прошелестели слово «можно?» Не «нельзя», не «надо» – «можно?» Во вселенной целого дня это было чудом.

Сетка хрустнула. Небо согнулось и, кажется, поправило прическу. Мы почти победили первую завесу, когда из переулка вывернул корпоративный кортеж – три чёрных автомобиля, один белый, как исключение. Из белого – ластиком гладким движением – вышел Он. Ж. Пт. Чатский

– Я