Герой Ымперии - Валерий Масляев

Дома Перестрахновых пустили в оборот новый обряд – «минута ровности». Каждый час весь квартал молчал ровно шестьдесят секунд, чтобы «снять напряжение неопределённости». Через день у жителей поболели головы. Через два – смех стал осторожнее. Через три – пропали возражения.

Вечером Система Скоплений прислала тихий лист: «Не паниковать. Собирать эха. Берегите „Ё“ и „Ы“. Заканчивайте день не итогом, а намёком – это оставляет миру завтра». Дворецкий повесил лист на гвоздик, как семейный портрет.

Ночью в Академии загудели шкафы – каталоги то закрывались, то открывались сами. Из читального зала № 2 донёсся протяжный звук – не стон, шёпот. Мы с дворецким туда – как два глагола к подлежащему. На столе лежал Устав Академии – пыльный, как совесть бывших первокурсников, и сам себя переписывал: где было «улыбка – форма уважения», появлялось «в частном порядке»; где было «шутка – способ разминирования», ставили «только по согласованию».

– Это мятеж параграфов дошёл до корня, – сказал дворецкий. – Они переписывают нас изнутри.

– Кто подписывает? – спросил я, хотя знал ответ.

На полях стояли складки – скобки. Внутри одной – аккуратное «Ж. Пт. Чатский».

Я поднял перо и написал поверх: «прАвило» – и слышал, как у «а» дрожит голос. Но лист принял букву – как раненого. В воздухе сделалось легче – на вдох, на половинку полтона.

И тут в коридоре стукнуло мягко, как в дверь вежливостью. На пороге стояла Принцесса Перестрахнова. Лицо – приглаженное бурей. Взгляд – не мой: где-то между собой и протоколом.

– Я пришла без ордера, – сказала она сразу. – И без шлёпанцев. Я пришла как человек. Ж. Пт. Чатский запускает формулу. Пилот прошёл. Нас обяжут. Я… – она глотнула воздух, как приговор – …я могу дать вам двое суток форы. Потом будет по-другому.

– Почему вы нам это говорите? – спросил дворецкий.

– Потому что у меня тоже есть улыбка, – ответила она тихо. – Её нельзя носить под корсетом всю жизнь.

Она хотела уйти, но обернулась – по-женски, не княжески —выдохнула:

– И потому что я тоже должна – в этой главе – попасть к нему в постель. Да, не смейтесь. Автор – композитор судьбы дал нам всем этот дурацкий кроссворд. Но я не буду ложиться из-за повестки. Я приду – когда закончится война. И если вы выживете.

– Тогда, – сказал я, – договорились – после войны.

– Это – угроза? – она озорно улыбнулась.

– Это – надежда.

Она ушла. В дверях встретилась с Параграфисткой – обменялись служебными кивками. Бюрократия узнала сама себя и пожала себе руку.

На рассвете город протрезвел до сухости. Логические патрули стали ловчее. Розовые вежливости подорожали. Мобильная Канцелярия переехала на площадь Памятников – чтобы мемориалы больше не смущались двусмысленностей.

Мы с дворецким шли по набережной – тихо. Тихоречь молчала – не от страха, а потому что у неё забрали «ё» снова. Из старого Колокольного архива вынесли звон – завернули в сизую бумагу и повезли в отдел обеспечения ясности. Там звон учили звучать без отзывов.

– Сударь, – сказал дворецкий, – пора поднимать подполье. Братство Непечатных должно выйти из тени.

– Ещё ночь, – сказал я. – Сегодня надо сохранить «Ы». Завтра – сохранить тех, кто смеётся.

И ровно в этот момент мир слегка дернуло – как лифт между этажами. На площади поставили щит – огромный, чёрный, с геометрией. На нём – объявление:

ДЕКРЕТ О НЕСОМНЕННОЙ ПРАВИЛЬНОСТИ

С ноля часов завтрашнего дня все двусмысленности временно признаются неуместными.

Все родовые буквы, способные вызывать улыбку (включая «Ы»), подлежат временной передаче в Отдел Скобок.

Ответственный: Ж. Пт. Чатский

Обжалованию не подлежит (временно).

Слова сделались тяжёлыми, как плод, который не съесть. Я почувствовал, как «Ы» на запястье потащило к щиту – неохотно, как собаку к ветеринару. Она сопротивлялась, но магнит был точечным – прям на окончания совести.

– Держите, – сказал дворецкий.

Я сжал запястье. «Ы» затрепетала – живая, упрямая – и вдруг… пошла трещиной. Не сломалась, раскрылась – как орех. Оттуда выглянуло что-то старое – корневое – и сказало без слов: «Долго ли ещё ты будешь меня держать на виду? Спрячь».

– Куда? – едва выдавил я.

– В тебя, – ответило «Ы». – Пока можно.

Я не знал как. Слова не знали как. Дворецкий не знал – впервые. А щиту подошли люди в сером – и один, высокий, с ластиком как печать, сказал вежливо:

– Господин Герой, во избежание неприятностей, сдайте букву.

– По акту? – спросил я.

– По улыбке, – ответил он. – Мы научились.

И именно тут небо пошевелилось – теплом. Это ничего не меняло.

– Сударь, – прошептал дворецкий, – я отвлеку. Скажите что-нибудь.

– Что?

– Правду. Она с трудом стирается.

Я вдохнул и сказал без шутки:

– Это моя буква. Она – не оружие. Она – способ держать рядом людей, которые устают от правильности. Отдавая её, я отдам их. Я не отдам людей.

Высокий моргнул. Ластик в его руке нервно вздохнул: новый для него текст. На мгновение казалось, что мы пересидим. На пол-мгновения – что прорвёмся.

И тут площадь распахнулась – как файл. Из чёрной геометрии вышел Он. Ж. Пт. Чатский – тихо, одобряюще. В руках – не стекло. Книга. На обложке – ровными буквами: «Кодекс несомненной правильности». Ниже: «Издание второе, дополненное нелепостями» – эта строка была шуткой, но шуткой из их отдела.

– Герой, – сказал он так, будто мы вчера не спорили полдня. – Нельзя уговаривать гвоздь не быть гвоздём. Мы перевернём доску. Твоя «Ы» станет общим достоянием. Ты же останешься при уважении. Согласен?

Он открыл Кодекс. На странице было моё имя – без «Ы». Страница ждала, как судьба, когда её подпишут.

– Подписывай, – сказал высокий с ластиком. – И ничего не случится.

– Случилось, – ответил я. – Уже.

И я почувствовал, как «Ы» в запястье наконец решилась: отстегнулась от кожи, прошла по вене, вошла в грудь – туда, где мир держат не скобки, а совесть – и исчезла внутри.

– Поздно, – сказал дворецкий, вставая между мной и Кодексом. – Буква – у него.

Ж. Пт. Чатский не удивился. Он слегка улыбнулся – печально, по-человечески, на одну несертифицированную секунду – и закрыл книгу.

– Тогда, – мягко сказал он, – мы вынем её оттуда.

И площадь сделалась вогнутой, как ложка. Из тротуара поднялась чистая скобка – высотой с дом. Вторая – с противоположной стороны. Они медленно сошлись – вокруг меня.

– Сударь! – крикнул дворецкий. – Не двигайтесь! Это скобки-извлечения! Они вынут всё личное – и оставят правильного вас!

Слиневинцы где-то рвали параграфы, Эмалевая змея шипела в коридоре, Линдочка моргнула на площади, Принцесса на крыше сжала кулаки…