Герой Ымперии - Валерий Масляев
– Сударь, – сказал дворецкий, наливая чай с видом хирурга, который на кухне может всё, – держите «Ы» в тепле. Она эхом отдаёт – слышите?
Я прислушался. На запястье, там, где у меня родовая буква, появилась двойная тень: каждая согласная, которую я произносил, возвращалась слабым «ы» – как вдаль докатывается вздох.
– Это эхо купола, – сказал дворецкий. – Его перевели в режим глухого понимания. Слышит, но не соглашается до конца.
Из окна было видно, как под стенами Академии шуршат постановления. Буквально: листы ползут по брусчатке и аккуратно наклеиваются на двери, лавочки, скворечники. На каждом – формула: «Пусть всё будет правильно». В углу – мелкий штамп «отд. скобок / Ж. Пт. Чатский».
Слиневинцы пришли без эмали – усталые до человечности. Старший положил на стол три веера: «перехват корреспонденции», «движение полотёров», «статистика улыбок». В последнем график падал, как температура после морозного купания и рассвета без кофе.
– У нас новые правила, – сказал он. – Ирония – взятие на карандаш до месяца. Каламбур – штраф в двадцать вежливостей. Двусмысленность – условный запрет с обязательной подпиской «не повторять пока смешно». Появились проверяющие из дома Перестрахновых. Они аккуратны, вежливы и неумолимы, как полотёр № 0 по свежей метафоре.
– А архидемоны?
– Они переквалифицировались в аудиторов. Вчера Айфоний обесточил зал смехотерапии; Регламентия подшила протоколами все окна в поликлинике, чтобы «сквозняк шуток» не продувал.
Мы молча пили чай. В молчании щелкали скобки – где-то там, в городе – и закрывали преимущество сомнения перед вежливой уверенностью.
К полудню в наш кабинет вошла женщина с чемоданчиком законов – аккуратная, гладкая, как палисандр. На лацкане – эмблема «Юрисконсульт дома Перестрахновых». Лицо у неё было честно-официальное, взгляд – неотчуждаемый.
– Господин Герой, – сказала она, присаживаясь без приглашения так, будто приказало само кресло, – я – Параграфистка 1-го класса Евлампия Созидовна. Прибыла во исполнение.
– Чего именно? – спросил я, чувствуя, как «Ы» настораживается.
– Постановления № 71/скоб «О принудительном размещении значимых элементов смысловой обороны на мягких поверхностях». По пункту 3, подпункт «б», ваше присутствие в постели является мерой повышения целостности родовой буквы «Ы». По пункту 4, подпункт «а», меня назначили ответственным сопровождением – «для обеспечения мягкости и проверки устойчивости присутствовать всякий раз когда Герой изволит почивать в постели». Подпись – Принцесса Перестрахнова. Виза – Ж. Пт. Чатский
Дворецкий разлил чай мимо – впервые за много лет. Слиневинец-старший невольно рыкнул «междометием» – это у них замена ругательству.
– Сударыня, – сказал я, стараясь говорить вежливо-остро, – постель – моя, а «Ы» – родовая. Вмешательство возможно только при наличии интонации доверия.
– Она у меня есть, – спокойно ответила Параграфистка и положила на стол папку «Интонация доверия (в форме ведомственной привязанности)». Внутри лежал формуляр цвета кожи, который был озаглавлен: «Соглашение о сопутствии в постели».
– По регламенту я обязана, – мягко сказала она. – И… – на мгновение юристка погасла, женщина посмотрела из глубины и чуть-чуть осталась, – и хочу. Политика – перечёркивает жизнь, господин Герой. Как минимум один раз она должна уступить мне в моем желании. Прошу вас!
– Несомненно, – вмешался дворецкий, – после. Сейчас мы работаем. А формы… формы любят терпение.
– По пункту 5 терпение ограничено. Мне вменено просить, затем умолять, затем угрожать: при неисполнении ваша постель будет реквизирована на нужды правильности и передана – по акту – на хранение в дом Перестрахновых. В этом случае вы обязаны будете ночевать при мне, по адресу: ул. Скобочная, 7, на служебном ложе с табличкой «для критических элементов».
– Сударыня, у вас необыкновенно талантливые уговоры, – я улыбнулся, – но принцип у нас один: после спасения мира – сколько угодно, до – нельзя. В противном случае мир решит, что мы его спасаем посреди удовольствий.
– Я ожидала этот ответ, – призналась она, и в голосе впервые проступила человеческая неровность. – Тогда, будьте любезны, подписать уведомление об отсрочке… и, – она вдруг подняла глаза туда, где страницы знают свои имена, – и обратиться к Читателю. Это часть процедуры.
Она встала, расправила папку, как плакат, и на служебной вежливости произнесла:
– Уважаемый Читатель, напоминаем, что ваша отметка – лайк – и добавление книги в библиотеку формируют статус общественного интереса. Без этой вежливой мелочи наша апелляция здравому смыслу встанет в очередь за формулой Последней Точки. Просим проставить – прямо сейчас. Благодарим.
– Прекрасно, – сказал дворецкий. – Иммунитет от параграфов повышен на пол-тона.
Юристка собрала бумаги так бережно, будто складывала собственную неловкость. У двери задержалась – на вдох – и всё-таки бросила сухую фразу:
– Я вернусь после спасения, господин Герой. И пускай эта нормативная романтика будет самой человеческой из всех.
Дверь закрылась. Снаружи гул улицы стал гладким, как ладонь у статуи.
Под вечер в город вошла первая колонна мятежных параграфов – вежливо и с листом маршрута. Улицы, по которым они шли, выпрямились. Слова «нельзя» и «возможно» перераспределили полномочия. На мостовых появились скобки, внутри которых разговаривать было безопаснее, снаружи – опаснее. В одной такой скобке задержали музыканта за подмигивание в такт. В другой – фонарного сторожа, который глупо сказал «ночь – тоже человек». Ему выписали розовую вежливость.
– Они меняют правила разговора, – сказал Слиневинец. – Причём тихо. Вчера спорили – сегодня оформляют.
Мы пошли вниз, к площади, где раньше собирали анекдоты для распыления. Теперь там стояла Мобильная Канцелярия Сдержанности – блестящий фургон с окошком для жалоб на двусмысленность. В очереди – люди уставшие: их раздражал уже сам факт того, что улыбка может сбить повестку дня.
Я попробовал пошутить по-человечески – бережно, для своих:
– «Входит как-то правильность в аптеку: „У вас есть от двусмысленности?“ – „Есть. Но принимать нужно в паре с состраданием“.»
Смех поднялся – вежливый, маленький – и погас, потому что с краю подошёл патруль. У них были ластики в кобурах. Они не дрались – стирали.
– Ваш анекдот не прошёл сертификацию на однозначность, – сообщил старший, глядя мимо меня. – Прошу подписать, что вы, возможно, никого не хотели обидеть.
– Мы – точно никого не хотели, – сказал дворецкий. – Подписывать ничего не будем.
– Тогда мы подпишем за вас. Это самообслуживание совестью.
Пока они заполняли пустоты, на площади ожил фонарь – тот самый, которому давали имя. Он слабым голосом попросил:
– Можно я тоже? Скажите моё имя вслух, а то меня опишут по акту «безымянный источник света».
– Линдочка, – произнёс я, – так мы тебя назвали когда-то в шутку, и имя приклеилось.
Линдочка разгорелся. На миг стало теплее. Патруль не стал штрафовать – регламенты
