Эпоха Титана 3 - Артемий Скабер
— Допустим, что я поговорю с Матросовым и Мамонтовой, — улыбнулся, — и они захотят помочь СКА. Дадут показания, подтвердят связь с Грибковым, расскажут всё, что знают.
Чешуя прищурился. Недоверие на лице.
— В обмен на что? — спросил он прямо.
— Я им пообещаю, что их отпустят, — ответил я так же прямо. — Расследование закроют, с них снимут все обвинения. Даже похвалят за помощь следствию.
Тишина.
Чешуя смотрел на меня, не отрываясь. Потом встал резко, стул отъехал назад с грохотом. Ударил кулаком по столу, бумаги подпрыгнули.
— Ты… — начал он, голос повысился. — Ты… СОВСЕМ С УМА СОШЁЛ⁈
Орал во весь голос. Лицо покраснело, вены на шее вздулись. Самоконтроль лопнул, лейтенант больше не мог держать маску.
— Ты хочешь, чтобы я дал амнистию двум аномальщикам, которые участвовали в незаконных вылазках⁈ — продолжал Чешуя, не останавливаясь. — Которые крали ядра! Которые работали на военных! Ты в своём уме, Большов⁈
Ждал, пока он выдохнется. Стоял спокойно, без реакции. Чешуя орал ещё минуту, потом замолчал. Тяжело дышал, смотрел на меня с яростью и… Да, отчаяние в глазах.
Лейтенант понимал, что без свидетелей Грибкова не достать. Понимал, что это единственный шанс. И злился, что этот шанс зависит от меня.
— Насколько я слышал, Грибкову доложили, что я выехал с КПП, — произнёс я спокойно. — Значит, у них есть крот. В СКА или в Корпусе 10. Вам это нужнее, лейтенант. Грибков без кротов — половина дела. А крот без Грибкова быстро всплывёт, когда начнёт искать нового хозяина.
Чешуя молчал. Дыхание успокаивалось, лицо бледнело. Мозг снова заработал, эмоции отступили. Он просчитывал варианты, взвешивал риски, оценивал выгоду.
— Военные скоро избавятся от Матросова и Мамонтовой, — добавил я. — Их найдут мёртвыми. Суицид, драка, несчастный случай — не важно. Неудобные свидетели не доживают до суда. И ваш Грибков будет чист, как слеза.
Попал в точку. Чешуя дёрнулся, словно его током ударили. Он знал, что я прав. Военные не оставят свидетелей в живых. Слишком большой риск.
Лейтенант опустился на стул, потёр лицо руками. Сидел так несколько секунд. Потом убрал руки, посмотрел на меня. Усталость, злость и принятие в одном взгляде.
— Хорошо, — выдохнул он. — Что тебе нужно?
— Дела Матросова и Мамонтовой, — ответил я сразу. — Мне. Сейчас.
Чешуя поднял бровь.
— Ты охренел⁈ — голос снова пошёл вверх. — Это секретные материалы! Ты не имеешь права…
— Иначе они мне не поверят, — перебил я. — Я приду к ним с пустыми руками и скажу «СКА вас отпустит, поверьте мне»? Они плюнут в лицо. Им нужны доказательства, им нужно увидеть свои дела, увидеть обвинения, увидеть, что я реально могу на это повлиять.
Лейтенант сжал кулаки, смотрел на меня долго, оценивал. Потом выдохнул сквозь зубы.
— Жди, — бросил он коротко.
Встал, вышел из кабинета. Дверь хлопнула.
Я остался один. Прошёлся по кабинету, размял ноги. Спина всё ещё ныла, голова болела. Нужно будет восстановиться, но потом. Сейчас важнее вернуть ядра и закрыть вопрос с Грибковым.
Через десять минут Чешуя вернулся. В руках две папки — толстые, с печатями. Бросил их на стол передо мной.
— Дела Матросова и Мамонтовой, — произнёс он сухо. — Всё, что на них есть. Обвинения, показания, улики. Если ты их провалишь, если они откажутся давать показания, если военные их достанут раньше — я тебя похороню, Большов. Лично. Своими руками.
Взял папки. Тяжёлые, страниц по сто в каждой.
— Они в изоляторе? — уточнил я.
— Да, — кивнул Чешуя. — Блок Б, камера семь. Охрана знает, что ты придёшь. Я дал указание пропустить тебя.
Кивнул, развернулся к двери, сделал шаг.
— Большов, — окликнул меня лейтенант.
Обернулся. Чешуя стоял за столом, руки сложены на груди. Лицо серьёзное, взгляд тяжёлый.
— У тебя один шанс, — произнёс он медленно. — Один. Если Матросов и Мамонтова не дадут показания, если что-то пойдёт не так… Я лично займусь твоим делом. Поверь, твоя семья тебя не спасёт.
— Понял, — кивнул я.
Вышел из кабинета, направился к изолятору. Подошёл к входу. Охранник поднял голову, посмотрел на меня. Молодой, лет двадцать пять, лицо скучающее. Сидел за столом, перед ним журнал регистрации и кружка с чаем.
Показал удостоверение. Охранник взял, изучил, поднял взгляд на меня, потом обратно на фото. Сверил, вернул документ.
— Сержант Большов? — уточнил он.
— Да, — кивнул я.
— К заключённым Матросову и Мамонтовой? — продолжил охранник, уже доставая ключи.
— Да.
Охранник встал, взял связку ключей с пояса, открыл внутреннюю дверь, жестом показал следовать за ним. Прошли по коридору — узкому, тусклому, с лампами под потолком.
Двери камер по обе стороны. Металлические, с окошками. Тишина, только наши шаги эхом отдавались.
Дошли до конца коридора, блок Б, камера номер семь.
Охранник остановился у двери, вставил ключ в замок, повернул, щелчок, дверь открылась. Отступил в сторону.
— Крикните, когда закончите, — сказал он. — Я буду в конце коридора.
Кивнул. Охранник ушёл, шаги затихли.
Я толкнул дверь, вошёл внутрь.
Камера маленькая. Два метра на три, не больше. Две койки у стен, стол между ними, ведро в углу. Окно под потолком, зарешёченное, свет еле пробивается. Холодно, стены потеют влагой, пахнет сыростью и мочой.
Борис и Василиса сидели на койках. Оба в одежде — серые робы, мятые, грязные. Матросов держался за плечо, бинт промок кровью. Лицо бледное, губы сжаты. Василиса сидела напротив, прислонившись спиной к стене. Голова опущена, волосы растрёпаны, на виске синяк — след удара о стену в промзоне.
Они подняли головы, когда я вошёл. Увидели меня, замерли.
Секунда тишины. Потом лица изменились. Страх сменился злостью.
Василиса вскочила на ноги, руки сжались в кулаки.
— Ты… — прошипела она, — ты подставил нас, ублюдок! Знал, что нас ждут!
Голос сорванный, почти крик. Она шагнула вперёд, Борис схватил её за руку, удержал, не дал броситься на меня.
— Заткнись, — произнёс я холодно.
Голос ровный, без эмоций. Закрыл дверь за собой, прислонился к ней спиной, посмотрел на них обоих.
— Грибков на свободе, — продолжил я, не повышая голос. — Он сказал, что вы воры, а он герой, который вас поймал. Ему поверили. Вас посадят, сделают рабами и заберут твоё ядро, а потом найдут в камере с перерезанным горлом. Военные не любят свидетелей.
Тишина. Василиса замерла, кулаки всё ещё сжаты. Борис смотрел на меня, адамово яблоко дёрнулось, он сглотнул. Страх появился в глазах и вытеснил злость.
— Слова ничего не значат, но я никого не сдавал, — хмыкнул. — В
