Падаванство (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— СКОЛЬКО⁈ — ахнул император.

— У англичан, если они один в один все скопируют, такая пушка взорвется не сразу. Первые выстрелов пятьдесят-сто она почти наверняка выдержит, если без недостатков отольют. Проблемы начнутся потом.

— Хм…

— А что за снаряды?

— Сюрприз Михаил Петрович. Это будет сюрприз. Если не сложится — с обычной пороховой начинкой. А если сумею разрешить наметившиеся трудности, то… вам понравится.

— И опять с подвохом?

— А то как же? Они тоже утекут почти наверняка к англичанам. Так или иначе. А с ними будет особые трудности как по продолжительному хранению, так и по использованию. Если неосторожно делать, то можно и собственного корабля лишится.

— Так может, не надо?

— У них действие в несколько раз большее будет, чем у их товарищей на черном порохе. Соблазнятся. Ей-ей соблазнятся.

— Сколько вы этих пушек сможете за будущий год изготовить?

— Не могу сказать. Все буквально на белую нитку. Ничего не могу обежать.

— По нашим сведениям, — хмуро произнес Николай Павлович, — англичане ведут разведку наших укреплений приморских повсеместно.

— Сколько у нас есть времени?

— Никто не знает. — пожал плечами император. — Они стремятся поскорее завершить войну с Соединенными штатами, в которых достигли всех своих целей. Французы тоже, хотя только начали.

— Ясно… — кивнул граф. — Буду стараться.

— Уж постарайтесь.

На этом испытания и завершились.

Все поехали отдыхать.

Льву Николаевичу же очень хотелось выпить. Просто отчаянно. В конце концов, стресс-то какой! Стоять и самому палить из пушки, которая в любой момент могла взорваться.

Николай Павлович же с Михаилом Петровичем удалились, что-то бурно обсуждая. Им явно было не до чего. Мысли давили на голову изнутри и эмоции.

В таком состоянии Лев Николаевич и добрался до доходного дома, в котором остановился.

Вышел.

Шагнул вперед, к двери, и тут услышал:

— Граф!

Он обернулся на звук.

Из следовавшей следом возка выскочил студент, который держал в руке пистолет. В каждой руке. И до него было едва шагов пятнадцать.

Мгновение.

И он, опознав Льва Николаевича, начал поднимать правую руку.

Толстой же, шагая вбок и подворачивая корпусом, опустил руку к револьверу. Он был на «парковочном» ремешке, который не давал ему болтаться и выскакивать. Щелчок. Оружие пошло вверх. Одновременно правый палец привычно взводил курок.

Выстрел.

Этот студент успел первым. И пуля больно ударила графа в левое плечо. Однако на последних волевых он сумел все же завершить начатое, и даже уплывая от натурально нокаутирующего попадания, всадить пулю из револьвера супостату куда-то в грудную клетку.

Секунда.

Вторая.

И граф привалился к лошади, с трудом удерживая равновесие. Слишком уж большое останавливающее действие было у этой круглой пули, считай экспансивной, ибо все безоболочечные пули можно считать таковыми. Ударило от души. И перед глазами все плыло. Звуки воспринимались вязко. А стоять на своих ногах само по себе ощущалось как подвиг.

Кто-то подбежал.

Его подхватили и понесли. Хотя он сам уже мало что понимал…

[1] Здесь автор ориентируется на исторические карты Санкт-Петербурга 1830 и 1858 годов. За эти годы площадь застройки города практически не увеличилась.

[2] Добавки в чугун для последующего отжига в ковкий шли такие: около 1,0% кремния, около 0,5% меди и около 0,005% бора. Что сильно улучшало качества базового ковкого чугуна.

[3] 3-пудовая бомбовая пушка образца 1833 года имела калибр 10,75 дюйма (273 мм), длину ствола в 12 калибров с каналом в 9 калибров и массой ствола 385 пудов (6,3 тонн). Уменьшение калибра до 8 дюймов в тех же размерах дало пушке канал ствола 12 калибров при общей длине в 16 калибров и массе ствола в 300 пудов (4,9 тонны). В целом получившаяся пушка напоминала помесь 8′ 150 lb Naval Parrott rifle и Dahlgren gun, только в более удачном материале.

Часть 2

Глава 1 // Dos

Не верь глазам своим!

Йода

Глава 1

1849, февраль, 25. Санкт-Петербург

Приемная императора.

Тишина.

Даже стрекота печатной машинки не наблюдается. Хотя она сюда отлично вписывалась бы. Жаль, что их покамест нет[1]. Вон сколько возни с бумагой и чернилами у бедного секретаря. Почти непрерывно строчит, что-то переписывая. А может, и видимость создает, кто знает?

Лев Николаевич повернулся, желая поглядеть в окно. И почти сразу поморщился.

Рана.

Она болела.

Пуля прошла по касательной, не задев кость. Лишь повредив мягкие ткани плеча. Раневой канал оказался не очень глубоким и не слепым, из-за чего его удалось достаточно легко прочистить. Вот и заживало все.

Но медленно.

И слишком долго.

Пару раз воспалялось, но удавалось солью вытянуть гной. Открываясь. И всячески ведя себя самым неприятным образом. Видимо, нормально прочистить ее сразу не смогли.

Сейчас уже угрозы не осталось.

Да, заживать будет долго. А восстанавливать мышцы еще дольше, из-за чего левая рука у графа теперь была не в тонусе… кхм… мягко говоря. Он ей неуверенно управлялся. Однако угрозы жизни уже не имелось, так как рана затянулась и всякие воспаления отступили.

Боль осталась.

Она еще долго с ним будет.

Но что поделать? Главное, на местные обезволивающие не подсаживаться. А то, как граф заметил, тут любили или опиум употреблять для этих целей без всякой меры, или морфий, или алкоголь. Довольно быстро подменяя причину следствием и превращаясь в обычного наркомана или алкоголика. Грустно, но факт. Таких было более чем достаточно.

Поморщился, значит, он.

Поправил правой рукой свою левую, что покоилась на эфесе сабли. И покосился на Дмитрия Алексеевича Милютина. Полковник был спокоен и даже в чем-то равнодушен. Видимо, сказывалась усталость. А может, и нет. Граф заметил, что у него есть определенная психологическая стойкость и перед начальством он не терялся, как иные. Что в известной степени и обеспечивало ему карьерное продвижение, даже несмотря на нескрываемые либеральные взгляды.

Дверь распахнулась, и из кабинета вышел Лазарев.

— Вы уже на ногах⁈ Отменно! — произнес он, подходя, и хлопнул графа по плечу, отчего тот скривился, ибо попал адмирал прямо по ране.

— И вам доброго дня. — с трудом сохраняя вежливость, ответил Толстой.

— Ох, прошу прощения. С виду и не скажешь, что вы еще ранены.

— Угрозы нет, а все остальное неважно. Дела не ждут.

— То же верно. — кивнул Лазарев, ему этот подход очень импонировал и был безгранично близко. Сам так делал.

К слову, занятие поста морского министра и общее расположение императора очень сильно сказалось на его здоровье. Он посвежел. Да и поход к берегам Мексики во главе флота сказался. Взбодрил. Так как позволил хорошенько выспаться, наслаждаясь теплым морским воздухом. А потом еще и графское достоинство, принятое из рук Николая Павловича, дополнительно укрепило его душевное и физическое состояние.

Он уже не выглядел так мрачно, как раньше.

Жизнь у него явно налаживалась, а вместе с тем и желудочные боли отступили[2]. Да, морское путешествие обычно не сахар. Но адмирал и морской министр мог себе позволить сохранять правильную диету даже там. Нагрузки же и тревоги во время этого во многом безопасного и спокойного похода не шли ни в какое сравнение с той нервотрепкой, которая навалилась на Лазарева раньше, особенно в бытность командующим Черноморским флотом в известной оппозиции к императору…

— Господа, — произнес секретарь, — Дмитрий Алексеевич, Лев Николаевич, прошу. Государь готов вас принять.