Гнев Несущего бурю (СИ) - Чайка Дмитрий

— Хм… — задумалась Кассандра. — Металл сильно подорожает. Значит, крестьяне не смогут купить хороший инструмент. Значит, они меньше посеют и меньше соберут. Голод наступит, братец.

— Голод, — согласился я. — Меньше еды — меньше воинов. Хуже оружие и доспехи. А потом приходят фракийцы, шарданы или арамеи и втаптывают нас в грязь. Гибнут писцы, жрецы и искусные мастера, такие как Анхер и тот, кто сделал этот самовар. Их труд не нужен новым хозяевам. И тогда мир накрывает черное облако. Наступает дикое время, в котором нет ни закона, ни порядка. И нет больше твоего чая с плюшками, потому что никто не привезет финики из Таниса, которые ты туда кладешь.

— Ты, братец, продолжай делать то, что делаешь, — совершенно серьезно посмотрела на меня Кассандра. — Мир, в котором есть самовар и сдобные плюшки, определенно, нужно спасти. Но почему ты один должен платить за то, чтобы всем было хорошо? Порядок стоит дорого. Почему именно ты несешь все бремя расходов?

— Я собираюсь исправить эту несправедливость, — проявив жуткую невоспитанность, я с шумом втянул в себя настой ароматных трав. — Вкусно! Я сестрица, большую стройку в Энгоми затеял. Городские стены, храм, порт… Биремы одну за другой на воду спускают. У меня, сестрица, казна начинает показывать дно.

Пару недель спустя. Сифнос.

Странное это было богослужение. Эгисф стоял позади царя, одетого в пурпур, и подавал ему куски жертвенного мяса, которое тот бросал в огонь. Старший жрец взмахнул рукой, и у входа в храм выстроились десятки мальчишек, которые начали петь. Тонкие, пронзительные голоса отражались от мрамора стен и разносились далеко, до самого последнего босяка, что стоял в толпе, окружавшей храм. Вечером все население города приходило сюда, послушать это пение. Тут ведь скука смертная. А в седьмой день, посвященный Солнцу, к храму шли со всего острова, чтобы помолиться, попросить у божества удачи, а заодно заглянуть на рынок, который в этот день бывал особенно богат.

Красиво, — думал Эгисф, завистливо оглядывая одинаковые белоснежные хитоны храмовых слуг. Он знал, что это дети бедноты, которых отобрали за красивые голоса. Они споют, а потом их за это накормят от души и дадут по оболу. В храме Посейдона каждый день служат, потому как паломники текут сюда со всего Великого моря, заодно продавая здесь излишки масла и прочего товара. Хоть и уехало сердце державы на Кипр, но все равно Сифнос оставался крупнейшей перевалочной базой, откуда огромные караваны шли в Египет и Милаванду.

Храм виден с моря, а маяк рядом с ним уже спас множество жизней, отчего слава святилища только росла. Вместе с приношениями, которые потекли сюда рекой. Царь Микен опять завистливо вздохнул. Ванакс Эней как-то странно взмахнул руками, отчего в жертвеннике вспыхнул столб яркого пламени, и народ заорал восторженно, протягивая руки к своему царю. Эгисф даже зажмурился, не ожидав такого удара по глазам. Солнышко уже село, а потому яркий факел, вспыхнувший в жертвеннике, получился особенно слепящим.

— Морской бог благосклонно принял жертву! — Эней повернулся к орущей толпе и воздел руки. — Возрадуйтесь, люди! Бог дает вам свою милость! Он пошлет много рыбы в этом году!

Вот это да, — растерянно думал Эгисф. — Как он это делает? Давненько я себя такой деревенщиной не чувствовал. Вон, бабы аж в припадках бьются и детей к нему тянут. Вон та вообще обмочилась и даже не замечает постыдных пятен на хитоне. Как там его Клитемнестра назвала? Мальчишка? Приблудный дарданец? Вот ведь дура жена моя. Не зря я сюда приехал.

— Раздели со мной стол, царь Эгисф, — повернулся к нему Эней. — Ты знаешь, я так рад, что ты решил не убивать меня. Так рад! Я бы сильно расстроился, если бы пришлось тебя казнить.

— Да зачем мне тебя убивать, — промямлил Эгисф, которого почему-то вдруг перестали держать ноги. — И в мыслях не имел, государь…

— Ты не имел, а жена твоя имела, — усмехнулся Эней, и у повелителя Микен помутилось в глазах.

— Да кто на нее внимание обращает, государь, — проговорил Эгисф непослушными губами. — Баба она ведь дура не потому, что дура, а потому что баба.

— Я иду войной на Афины и Коринф, — огорошил его вдруг Эней. — Я казню их царей и всю знать. Этого будет достаточно, чтобы привести в чувство царей Пелопоннеса?

— Думаю, да, — после недолгого раздумья ответил Эгисф, который почти уже пришел в себя. — Есть некоторые сложности с Пилосом. Нестор умер, а его наследник Фрасимед и мизинца старика не стоит. Он воин отважный, спору нет, но голова его пустая, как кувшин. Это он подбивает на бунт других басилеев.

— Менесфей афинский и Фоас из Коринфа умрут, — произнес Эней. — И ты увидишь это своими глазами.

Через неделю. Афины.

Я сошел на берег в том самом месте, где когда-нибудь зашумит порт Пирей. Или не зашумит, не знаю пока. Без серебра будущих Лаврионских рудников Афины ничем не лучше любого города Пелопоннеса, только намного меньше и беднее. Плодородной земли тут мало, и почти вся она представляет собой одну долину — Педию. Это километров четыреста квадратных. В мое время она застроена почти целиком, ведь Афины за три тысячи лет самую малость разрослись. Земли немного, в общем-то, но для Греции и она — драгоценность величайшая. Эта земля плодородная, но на редкость каменистая. В будущем ей цены не будет. Хотел я было забрать ее себе, но опасаюсь бунта. Вокруг горы, а воевать с обозленными партизанами можно бесконечно. Не стоит оно того. А потому я решил провести здесь один остроумный эксперимент. Ведь говорил уже, что я тот еще Петросян…

Акрополь взяли одним молодецким наскоком. Подумаешь, отвесная скала высотой в сто пятьдесят метров! Там нет стен, а те чахлые укрепления, что попытался возвести Менесфей, были сметены вмиг. И смели их даже не мои гоплиты, а ополчение из крестьян, которым я дал копья. Тимофей и Главк всю зиму распинались перед родней, те — перед своей родней, а дальше уже пошли круги по воде. Эти парни принесли весть со священного острова: царь Менесфей прогневал Морского бога. И что бог даст тому, кто покарает святотатца, хороший надел земли. Побегали они, конечно, от царских слуг, но дельце выгорело. Народ тут серьезный, основательный, в богов верующий, а потому к прибытию моих кораблей вся Аттика гудела как пчелиный рой. Цветная… Нет! Оливковая революция! В лучших традициях демократии, которая здесь еще незнакома.

Сами афиняне на бунт не решились, но через неделю после прибытия я увидел у стен лагеря тысячи здоровых мужиков, которым до смерти надоело гнуть спину на царя и его гекветов. Они их голыми руками готовы были разорвать, особенно когда узнали, что преимущество в людях у меня теперь десятикратное. В акрополе сидело четыреста человек тех, кто остался верен своему царю до конца. Так я не потерял никого из воинов, кроме одного пращника, что поскользнулся на камне и разбил себе башку.

— Ну, мое первое желание ты исполнил, царь! — Тимофей улыбался с такой детской непосредственностью, что я чуть не растрогался. И ведь не скажешь, что этот громила долгие годы мечтал вырезать сердце тому, кто когда-то обесчестил его сестру. Я и подумать не мог, что свирепый наемник так любит свою сестренку. Даже каменное сердце этого душегуба способно на любовь, оказывается. Судя по окровавленному пучку соломы, которым Тимофей вытирал кинжал, он свою мечту только что осуществил.

— А второе твое желание я исполню, когда ты исполнишь мое, — хмыкнул я, разглядывая толпу афинян, поедавших меня глазами. — Сделай то, что я прошу, и увидишь свое имя высеченным на столбе у храма Морского бога. После этого ни одна сволочь не усомнится в том, что ты знатный человек.

— Сделаю, царь, — склонил голову Тимофей и отошел в сторону.

— Люди! — крикнул я. — Вы исполнили волю Морского бога и покарали Менесфея, который его прогневал. Сегодня вы завоевали свою свободу! Вся земля, что принадлежала царю и афинским эвпатридам, теперь ваша. Вы разделите ее по жребию. Каждый, кто воевал сегодня, получит сто плетров земли! То есть столько, сколько одна упряжка быков вспашет за три десятка дней.