Внедроман - Алексей Небоходов
Следующим слово взял юрист, сидевший прямо напротив Михаила. Человек невысокий, с сухим, официальным лицом и голосом настолько монотонным, что, казалось, он заучил доклад наизусть ещё в университете и теперь повторяет его по памяти на каждом заседании. Юрист заговорил о юридических тонкостях офшорных схем, плавно переходя в бесконечные ссылки на пункты, параграфы, статьи, названия стран, словно специально стараясь усыпить бдительность всех присутствующих. Он напоминал пластинку, на которой заела игла, монотонно повторяющую одни и те же скучные мотивы.
Партнёры забеспокоились сильнее: взгляды их метались по столу, затем поднимались к потолку и снова опускались к документам, словно там были написаны ответы на вопросы, которых они ещё не знали. Михаил видел, как их нервы натягиваются, превращаясь в струны, готовые порваться в любой момент.
Он, наконец, не выдержал и резко прервал юриста холодной иронией, спросив, глядя поверх очков прямо в его глаза:
– Скажите, Антон Викторович, а вы можете, не прибегая к цитированию гражданского кодекса и международного права, объяснить простым человеческим языком, какие реальные риски существуют по нашим схемам? Или нам всем для разговора с вами следует срочно получить юридическое образование?
Юрист растерялся, как студент, которого внезапно попросили пересказать роман, прочитанный только до середины. Он открыл рот, затем закрыл его, затем снова открыл, но слова так и не появлялись. Напряжённая и густая тишина зависла в воздухе, как туман на болоте.
Секретарь, почувствовав, что момент требует её вмешательства, осторожно подошла к Михаилу и тихо поставила перед ним свежий кофе, стараясь сделать это как можно незаметнее, будто опасалась потревожить дикого зверя в клетке. Михаил, не глядя, механически сделал маленький глоток, ощутив горечь напитка на языке, и на миг отвлёкся, мысленно провалившись в какой-то другой мир, далёкий и значительно более приятный, чем эта комичная бессмыслица за длинным столом.
За столом тем временем продолжала сгущаться нервная атмосфера. Докладчики один за другим терялись в пояснениях, сбивались на оправдания, говорили о сложностях, особенностях, неожиданных препятствиях, как ученики, провалившие домашнее задание и пытающиеся объяснить учителю, почему их тетради оказались заполнены не тем, что он задавал.
Михаил почувствовал, как нарастающее раздражение в нём достигло критического уровня. Вся ситуация начала походить на абсурдный спектакль, в котором участники забыли роли, а режиссёр уехал в отпуск, бросив актёров без подсказок и сценария. Он уже видел, что, если позволить этому хаосу продолжаться, всё собрание превратится в бесполезный обмен бессмысленными словами и нервными взглядами.
Он отставил кофе в сторону чуть резче, чем требовалось, и вновь почувствовал на себе встревоженные взгляды партнёров, как если бы они только сейчас вспомнили, кто здесь главный. Михаил прекрасно знал, что именно теперь ему предстоит снова взять контроль в свои руки, как капитану, вынужденному броситься к штурвалу посреди шторма, пока корабль окончательно не сел на мель. Или не утонул – и еще вопрос, что из этого хуже в его ситуации.
Михаил глубоко вдохнул, собираясь выдать резкую и отрезвляющую речь, способную встряхнуть притихших партнёров и вернуть их к реальности, далёкой от оправданий и бессмысленных ссылок. Но слова, которые он мысленно уже расставил в идеально выверенном порядке, внезапно стали расползаться и путаться в сознании, точно кто-то невидимый тихо похитил связующие звенья между ними.
Вдруг кончики пальцев его правой руки ощутили странный, неестественный холод, будто Михаил нечаянно коснулся ледяного стекла, пролежавшего всю ночь в морозилке. Сначала это показалось лишь досадным недоразумением, случайным сбоем восприятия, но холод упорно и неторопливо пополз выше, цепляясь за кожу, пробираясь сквозь сосуды, окутывая руку невидимым и тревожным коконом беспомощности.
Тревога стала нарастать, тяжёлым грузом давя где-то в области солнечного сплетения, а Михаил судорожно сжал край стола, пытаясь удержать самообладание и не выдать своего состояния. С усилием он расправил плечи, поднял подбородок и быстро окинул взглядом лица собравшихся, проверяя, не скользнула ли по кому-то из них подозрительная догадка. Взгляды партнёров оставались обеспокоенно-вежливыми, но казалось, никто не заметил, что начальник отчаянно борется со странным недугом, не вписывающимся в картину привычного ему самообладания.
Холод меж тем достиг локтя, поднялся выше и сковал плечо – всё тело словно стало чужим, внезапно предавшим Михаила в самый неподходящий момент. Он напряг ноги, пытаясь перенести вес и выровнять осанку, но именно в это мгновение понял, что опора под ним исчезла: ноги перестали слушаться, превратившись в бесчувственные и непослушные конечности куклы, нити которой кто-то жестоко и неожиданно перерезал.
Михаил резко схватился за стол ещё крепче, уже не скрывая своего состояния, однако движение оказалось слишком поздним и слишком отчаянным – он потянул кресло, гулко рухнувшее на пол, и сам полетел вслед за ним, потеряв равновесие и контроль над собственным телом. Удар был глухим, болезненно звонким, и в ушах Михаила отозвался мучительным эхом.
Зал словно застыл, как если бы само время вдруг решило посмеяться и остановиться, чтобы запечатлеть происходящее получше и посмеяться над этим позднее. Партнёры смотрели на распростёртого на полу Михаила с выражением абсолютного недоумения, будто надеялись, что это какая-то нелепая шутка, очередная эксцентричная выходка начальника, придуманная для того, чтобы вернуть их в чувство и заставить думать быстрее.
– Оригинально, Михаил Борисович! – голос одного из партнёров, наполненный неуверенным смешком и почти искренним восхищением предполагаемым режиссёрским мастерством, разрушил повисшую тишину. – Вы снова решили напугать нас до полусмерти своей маленькой театральной постановкой?
Никто не ответил, даже не улыбнулся – улыбка партнёра повисла в воздухе нелепой гримасой, постепенно угасая в тревожном молчании. На полу перед ними лежал Михаил Конотопов, человек, привыкший управлять любым спектаклем, а теперь сам ставший заложником этой непредвиденной сцены, с участием в которой он явно не соглашался и о которой ничего не знал.
Несколько мгновений никто в зале переговоров не решался даже пошевелиться: все присутствующие внезапно превратились в замороженные фигуры из музея восковых фигур. Их взгляды, до этого растерянные и испуганные, теперь напоминали рыбьи глаза: такие же пустые, мутные, ничего не понимающие, как будто глядящие сквозь, а не на что-то.
Партнёр, только что пошутивший, по-прежнему улыбался, но улыбка его медленно сползала с лица, превращаясь в жалкое подобие гримасы уличного комика, внезапно осознавшего, что его номер не смешон, а зрители вот-вот начнут кидать помидоры. Он поёрзал на стуле, почувствовав, как костюм вдруг стал слишком тесным, а галстук намертво сжал шею, словно символично намекая, что шутки не удались.
В тишине первым очнулся юрист, привычный к тому, что его профессия требует быть серьёзным
