Когда в июне замерзла Влтава - Алексей Котейко

— Два крейцера. Деньги вперёд, — равнодушным тоном потребовал прыщавый и, получив плату, удалился.

— Надо было торговаться, — вполголоса буркнул Иржи. — Хватило бы с него и крейцера!

— В следующий раз платишь ты.

— Как скажешь.

Прихлёбывая пиво, оказавшееся вполне приличным на вкус, Макс осторожно оглядывал зал. Пан Бецалель дал достаточно подробное описание того, как теперь одет беглый монах. Пока Шустал и Резанов переодевались и мазались средством со Златой улички, пан Чех, взяв в конюшнях кордегардии пегую лошадку, объехал все пражские ворота и убедился, что человек с соответствующими приметами город не покидал.

Круг поисков, таким образом, сужался уже до Нового Места, и Максим интуитивно ощущал, что идея отправиться в Эмаузы была правильной. Правда, среди посетителей кабачка не обнаружилось никого, хотя бы отдалённо похожего на беглого монаха — но ведь и до конца вечера ещё было порядочно времени. Несмотря на действующие строгие запреты, это заведение, по словам Иржи, никогда не закрывалось раньше полуночи.

— Доброго вечера, достопочтенные паны.

Шустал, делавший глоток из кружки, закашлялся, и часть пива осталась на его длинных усах. Макс ошарашенно наблюдал, как взамен куда-то подевавшихся гнома и тролля на лавку — на оставленное гномом место — садится худой длинноносый человек с козлиной бородкой и завитыми усиками. Резанов сразу узнал и зелёный дублет, и тирольскую шапочку с алым петушиным пером. Тёмные глаза под острыми бровями смотрели чуть насмешливо.

— А вам, почтеннейший пан, разве полагается… — капрал-адъютант многозначительно смолк.

— Полагается, полагается, пан Болек, — старый знакомый приветственно отсалютовал ему глиняным стаканом, от которого шёл терпкий аромат глинтвейна. — Можно, пожалуй, даже сказать, что я — в своём законном праве.

— А пан Чех, выходит, не так уж неправ, — вполголоса заметил Иржи, вытирая пиво с усов. Петушиное перо на тирольской шапочке качнулось в его сторону и подсевший, перегнувшись через продолжавшего спать старичка, заговорщически подмигнул Шусталу:

— Не люблю радикалов, но иногда и они выдают дельную мысль.

— Надеюсь, почтеннейший пан… — снова вмешался Максим.

— Помню, помню: вы не любитель договоров и сделок. Но я сегодня с совсем другим предложением. Это скорее рекомендация.

— Нам?

— Вам или пану Томашу, — собеседник с безразличным видом пожал плечами. — Вам, если вы намерены продолжать выполнение порученного вам дела. Ему — если он решит перепоручить это дело кому-то ещё. Не надо.

— Что — не надо?

— Это и есть рекомендация. Не надо лезть в то, что вас не касается. Оставьте пана Ареция его судьбе.

— Кого-кого?

Тонкие губы под длинным носом изогнулись в насмешливой гримасе.

— Простите. Вы же даже не знаете его имени. Ах, эти женщины! Что им до несущественных деталей!

— Вы про монаха?

— Про него самого.

Приятели переглянулись с некоторым смущением. Хеленка в самом деле забыла назвать им имя беглеца, а настоятель Страговского монастыря, похоже, был уверен, что имя ночной вахте прекрасно известно, и не посчитал нужным его уточнять.

— Пан Ареций, — задумчиво повторил Макс, словно проверяя, как теперь будет восприниматься образ беглого монаха, когда к описанию внешности добавилось и имя.

— Не ваша забота, — закончил сидящий напротив и сделал ещё глоток из своего стакана.

— Наша, — возразил Иржи. Капрал смотрел на обладателя зелёного дублета с опаской, но всё-таки говорил твёрдо. — Если из-за него творится это непотребство с погодой.

Худое лицо недовольно сморщилось:

— Если я скажу, что не из-за него — вы мне поверите?

Ответом ему было молчание. Собеседник хмыкнул и демонстративно закатил тёмные глаза, будто говоря: «И вот так всегда!» Неспешно сделал пару глотков, медленно опустил стакан на столешницу и чуть пристукнул им об отполированные сотнями рукавов доски.

— Или это из-за тех, кто идёт по следам пана Ареция? — тихо спросил Макс, всматриваясь в собеседника. Острые брови удивлённо вскинулись. Потом обладатель тирольской шапочки прищурился, разглядывая Резанова и будто прикидывая что-то.

— А я ведь был прав. С вами приятно беседовать — как и со всяким умным человеком.

— Это значит «да»?

— Это значит, что дальше мы вступаем в область так не любимых вами договоров и сделок, и я вперёд должен спросить: что мне с того будет?

— Благодарю, но мы, пожалуй, воздержимся, — заметил Иржи.

— Говорить вы можете только за себя, пан Лёлек, — петушиное перо качнулось назад, руки скрестились на груди. — Пан Болек?

— Я тоже пас.

— Как пожелаете. Прошу только уточнить для ясности: вы мою рекомендацию приняли к сведению?

— Приняли.

Петушиное перо снова качнулось: склонив голову набок, обладатель зелёного дублета с интересом рассматривал обоих приятелей. Потом по тонким губам проскользнула усмешка:

— Но проигнорировали. Ну что ж, упрямство — это тоже по-своему хорошо. Однако, в таком случае не взыщите: всяк защищает свои интересы, как может.

Максим не успел заметить, когда и куда исчез их сосед по столу, потому что прежде, чем тот успел закончить свою фразу, об стену над головой Резанова разбилась глиняная кружка, и мощный, но совершенно пьяный голос, проревел на весь зал кабачка:

— Лойза, сучий потрох! Вот ты где!

Драка вышла жаркой. Дремавший над кружкой старичок, пискнув, исчез под их общим столом, когда в него боком влетел какой-то зеленокожий субъект, получивший крепкий правый хук от мрачного вида болотца в рваном чёрном плаще. Макс видел, как компания школяров навалилась на любителей табака, а тролль, прежде сидевший рядом с Резановым, орудует кулаками у стойки, прикрываемый со спины своим приятелем-гномом.

Подавальщики тоже не остались в стороне: обслуживавший «Болека и Лёлека» прыщавый парень, выхватив из-под стойки короткую дубинку, щедро охаживал ею всех, кто только подворачивался под руку. Его коллеги, кто с такой же дубинкой, кто с голыми руками, даже