Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

 Павел Сергеевич Комарницкий

Найдёныш

В память о А и Б Стругацких и их замечательном творении «Малыш»

Пролог

Солнечный свет с трудом пробивался сквозь окошко, не мытое невесть сколько и вдобавок заклеенное крест-накрест широкими полосами газеты, посаженными на клейстер, побуревший от времени. Там, снаружи, солнце ликовало, щедро даря миру потоки золотых лучей. Но это там… на воле…

Вот уже и апрель. Конец зиме. А войне ни конца, ни края не видно.

— Пиииить…

Иван Еремеев вздохнул, нашарил кружку, стоявшую у изголовья. Зачерпнув из бака стоялой, муторной на вкус воды, поднёс к губам бредящего. Вздрогнув, тот принялся жадно глотать. Худой, как скелет… Доходит товарищ, похоже. Оно и немудрено. Это вот ему, сержанту Еремееву, отчасти свезло… на какое-то время, да. Отсюда, из лагерного тифозного «блока», в рабочий барак возвращаются в виде исключения. А как правило, дорожка прямая в противотанковый ров, аккурат за «колючкой».

— Ещё?

— Нет… спасибо…

Иван со стуком поставил на место пустую кружку.

— Ты… кто?

Еремеев хмыкнул.

— Да примерно как и ты, браток. Никто. Номер вот… — он ткнул пальцем в нашитую на груди полоску ткани, на которой несмываемой чёрной краской был намалёван номер.

— Не… так… Не номер… я… Кулик… Леонид Алексеевич… боец ополчения… ефрейтор Московской дивизии имени Ленина…

Иван вновь хмыкнул.

— Ну, коли так, Иван Иваныч я. Еремеев фамилие. Сержант сто двадцать седьмой отдельной стрелковой бригады Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Был то есть.

— Иван Иваныч… надо же… как тот… совпадение какое…

— Да вроде бы не сильно редкое имечко для России, — неловко пошутил солдат.

Собеседник трудно сглотнул.

— На воздух… бы…

— Дуришь, братка.

Горячечный затих, успокоился. Ну вот и ладно, вот и хорошо. В концлагере оно самое милое дело — уснуть да и не проснуться. Право, не самая дурная судьба.

Тифозный «блок» был наполнен вонью, стонами и горячечным бормотанием. Сосед на нарах сверху затих уже давненько и лежал прямой, как палка. Однако кликать санитаров прямо сейчас не стоит, право. Себе же хужее выйдет, ага… Пайку-то на покойника враз срежут, а так лишний кусок эрзац-брота…

— Иван…

— Ну?

Доходяга открыл веки. Глаза были не мутные, что характерно. Вполне даже ясные были глаза.

— Ты… давно здесь?

— Здесь, это где?

— В бараке… в лагере.

— Два разных вопроса, браток. В блоке этом тифозном третью неделю. А в лагере… в лагере, почитай, с осени. Под Рузой попал.

Еремеев помолчал.

— Винтовочка у меня была СВТ. Самозарядка, доложу тебе, она вещь нежная, это летом на стрельбище куда как хороша… А вот когда грязь кругом липнет, тут на неё надёжи особой не питай.

Бывший сержант вздохнул, как кашалот.

— Да хоть бы одну «лимонку» мне тогда сберечь… Хрен бы они меня тут видали, браток.

— Жар… спадает у меня… похоже… — больной вновь сглотнул.

Иван лишь чуть покачал головой. А чего тут говорить? Одно дело, ежели через две недели лихоманка тебя отпустит, истрепав всего, как мочало. И совсем иное, когда на четвёртый день. Значит, всё…

— Ты вот что, Иван… — доходяга с трудом переменил позу. — Одну историю я тебе хочу рассказать… пока могу говорить внятно.

Еремеев вновь лишь качнул головой. Разве возразишь? Последнее слово перед кончиной, оно, почитай, закон. Вон попы для этого дела даже исповедь придумали.

— Сказывай, браток. Слушаю я внимательно.

Больной помолчал чуток. Верно, прикидывал, как лучше начать…

— Началось это в тысяча девятьсот восьмом году…

Preludia

— Симпатичная планетка, правда?

— Нуу… издали они все симпатичные. Воды, по-моему, тут чересчур.

— Да, воды многовато… А это что? Ого! Да это никак полярные льды?!

— И не просто сезонные льды, а вековые ледниковые панцири. А ты говоришь — «симпатичная»…

— Не разглядела, каюсь. Беру свои слова обратно. Ужасная и противная планета.

Смех.

— А без крайностей никак? Не особо симпатичная, конечно, но и насчёт противной… Нормальная средняя планетка. Вон, гляди, сколько лесов.

— А это что? Вау! Это город! Это же типичный город!

— Типичный или нет, скоро узнаем. Вообще-то наличие таких громадных городов само по себе говорит о многом. Могу поспорить — здешние аборигены еле ползают.

— Смелый вывод.

— Строго по учебнику. Существам с хорошей динамикой мегаполисы ни к чему. Вот ты бы согласилась жить в таких условиях? Представь — кругом коробки, коробки, коробки… лабиринт ходов, как в гнезде жгуксов, и все вокруг кишат…

— Бррр!

— То-то. Города возникают от безвыходности. Когда, чтобы навестить ближайших родственников, нужно ползти-ползти-ползти, перебирая коротенькими ножками…

Смех.

— Сядем поближе? Вот сюда…

— Не дури. Схватим «неуд» за практику.

— А куда?

— Нууу… вот сюда, пожалуй. Самое сердце лесов. Смотри — ни одного огонька, ни теплового пятнышка.

— Тут что ли вообще никто не живёт?

— Не знаю… наверное. Во всяком случае, обычного уровня маскировки будет достаточно. Сядем тихонько, проведём экспресс-тесты, и домой. Не думаю, что нас тут ждут сногсшибательные открытия.

— А вдруг?

— Брось, брось… Студентам-практикантам приличные планетки не доверяют. Только такие вот дикие.

— Я бужу нашу радость?

— Погоди… ну зачем? Пусть поспит в гибернаторе. Она же голоднющая проснётся, а тут посадка.

— Ты жестокий и бессердечный, как скарбс. Неужели ты не соскучился по своей дочуре?

— Ужасно соскучился. Всё, я иду на посадку.

— После одного витка?

— А чего такого? Опасности нет никакой. Планетка абсолютно дикая. Всё прочее соберут зонды. Поехали!

Набор мелодичных звуков.

— Что за ерунда…

Резкий звук, вой сирены.

— В капсулу! Быстро!

— Аааа!..

Глава 1

— Давай-давай, не копайся! Во, глянь, солнце где уже, нам уж в дороге должно быть! Вам с Илюшкой волю дай, так до морковкиного заговенья токо порты одевать будете!

Иван Иваныч Полежаев, осанистый мужчина средних лет, с аккуратно подстриженной чёрной бородой, приличествующей купеческому сословию, был раздражён и зол. Ну в самом деле — намеревались ведь с вечера выйти в путь ещё перед рассветом, да уж три часа как день божий, а всё валандаются эти олухи! То у Станьки копыто сбилось, то у Ласточки сбруя лопнула… Ничего никому доверить нельзя, право, ежели хочешь дело сделать как надобно, так делай самолично!

— Чево зря ругаисся, хозяин! — тунгус Илюшка, а по рождению Орочиткан, очевидно, нимало не