Деревня Тихое - Моран Джурич

Мыши, подумал Дошкин, и провалился в сон.

Посреди ночи Костик проснулся. Шуршание за печкой переросло в шумную возню, похоже было, что там кто-то ворочался, пробивая себе путь.

— Эй! Пошли вон! — крикнул он и бросил ботинок в печку. В мгновение все стихло. — Завтра мышеловку куплю. — сообщил он мышам и опять задремал.

Сквозь сон Костик почувствовал, что его кто-то тянет за руку, тянет и что-то бормочет.

Глаза не открывались, тело сковал ужас. Пошевелится парень не мог. Чуть приоткрыв глаза, он сквозь пелену и сумрак рассмотрел темный силуэт, сидевший на полу возле кровати, длинные черные руки тянули его за локоть, пытаясь стащить с постели. Торчащие мохнатые уши, свиное ухмыляющееся рыло попали под свет уличного фонаря. Костик завизжал. Но рот его даже на миллиметр не приоткрылся, все крики были в его голове. Он попытался двинутся, тело было как тяжелое бревно, неподвижно. Рыло оскалило зубы, и пятак сверкнул мокрой слизью из ноздрей.

— Внучек, внууучччек, — шипело рыло, стягивая Костика с кровати, — пойдем со мной, внучек…

Дошкин вспомнил, что мать говорила, надо молитву читать, “Отче наш”, и все кошмары пройдут. Кроме строчки “Отче наш, иже еси на небеси” он ничего не мог вспомнить. Религиозным Костя никогда не был, а материны периодические заскоки на этой теме считал придурью. А вот теперь - что делать?

“Отче наш... отче наш…” — билось в голове Дошкина. А дальше-то как? Рыло уже подтянуло его к краю кровати, зубы скалились прямо у лица. Лапы с черными когтями больно впивались в кожу, тянули, а кричать он все так же не мог. Еще миг - и все. Костик упадет с кровати, а там - территория этого существа. Это парень почему-то знал точно. Тогда все, конец. Заливаясь про себя криком и слезами, Костик пытался вспомнить хоть одну молитву. И тут он вспомнил! И стал истово орать ее, хоть губы его и не двигались.

В церковь свою возьми.

Буду молиться на коленях, как пес

у креста твоей лжи.

Я покаюсь тебе,

ты наточишь ножи,

подаришь мне пытки и смерть.

Дай мне вечность, — тараторил про себя Костик, мысленно хваля себя за то, что учил английский, — Добрый боженька, прими мою жизнь.

Гордыня, скрытая словом,

Тайны под священным покровом.

Сохрани что ты любишь,

еще больше потом отдашь.

Губы его стали шевелиться, слова прорывались, как сквозь преграду, выталкивались наружу, все громче и громче. Существо на полу отпрянуло и отпустило руку парня. На рыле отобразилось смесь удивления и страха. Пятак задрался в омерзительной гримасе.

— В церковь свою возьми. — орал уже вслух Костик. — Молюсь я на коленях, как твой пес, у креста твоей лжи. Аминь. Аминь! Аминь!

Он подскочил на кровати. В комнате никого не было. Сердце бухало в груди, от страха поджимались пальцы на ногах. Что это вообще? Сонный паралич? На руке набухали красные следы от когтей.

Быстро метнувшись к выключателю, молодой человек зажег спасительный свет.

Только вот лучше не стало. В полнейшей тишине Дошкин стоял посреди комнаты в одних трусах и трясся, нервно оглядываясь. Чувство, что он здесь не один, не проходило. Внезапно затикали часы на стене. Костик их не заводил, так как терпеть не мог монотонных повторяющихся звуков, и тиканье часов его раздражало.

На кухне скрипнула дверца шкафа. Раздалось невнятное бормотание, из крана полилась вода.

У Костика похолодела спина. Он что, дверь не закрыл? Да запирал же, на большой такой засов, это он точно помнил. На цыпочках подкрался к занавеске, что отделяла комнату от кухни, и приоткрыв щелочку, заглянул.

В кухне никого не было. Из крана текла вода, быстро наполняя раковину. Сумрачный свет вползал в окно, в углу, между шкафом и холодильником ворочалось темное, втягивалось в пол, бормоча что-то невнятное, в какой-то момент оно потянулось, вскинув длинные конечности вверх, как человек, вставший утром с постели, и со стоном ухнуло сквозь доски пола вниз.

Костик еще долго стоял столбом, вцепившись в занавески. Пальцы комкали ткань, и когда он понял, что порвал приличную дырку в стареньком тюле, то отпустил его, и потянув руку к выключателю на кухне, зажег свет.

Вода хлестала в раковину, разлетаясь брызгами по стенке. Желтоватая муть стояла на дне, серебристые прозрачные круглые пластинки плавали на поверхности, создавая водоворот.

На полу у холодильника, в щелях досок застряла черная шерсть.

У Дошкина появилось стойкое желание уехать. Прям завтра. Ну его нахер, этот дауншифтинг. Что-то в этой деревне не так. С колодцем что-то не так. С его дедом тоже что-то не так. Как сказала Ирка? Защитник он им был? Кем он был вообще? Что Костик о нем знал, кроме материных характеристик - старый упырь, жмот, деревня вонючая. Да ничего не знал.

Закрутив кран, Дошкин сел на табуретку, и почесывая голову, задумался. Если завтра выяснится что интернет тут херово ловит, он уедет. Зарабатывать здесь он не сможет, а значит придется вернуться в Москву. Мама будет рада.

Костик представил радостное мамино лицо и страдальчески застонал.

Часть вторая. Дедово наследство. Туки — туки.

Вы замечали, как быстро человек привыкает к необычным, иногда даже экстремальным для себя обстоятельствам?

В деревне Костик освоился за неделю. Интернет был на твердые пять палок, Ирка еще сказала, что новую вышку им тут поставили, так что повод “невозможно работать” отпал. Но он никак не предполагал, что необычное уже стучится в его дверь. Туки-туки, Константин!

В то утро, обнаружив себя спящим на кухонной табуретке, Дошкин решил, что он все же не трус, и никакие поющие в колодцах дети его отсюда не выдворят. Тоже мне, витасы челябинского розлива. А с рылом мохнатым он тоже разберется. Благо песню Хозиера он помнил наизусть, и то, что она работала как молитва — отпугивала нечисть, он уже знал. Не пропадет. Главное - верить!

Парень ободрал все травяные веники с потолка кухни, сложил в мешок, позавтракал последним дошиком и решил, что готов к бою в зарослями травы во дворе. Подключил колонку к ноуту, поставив ее на раскрытое окно и решил, что “Ландыши