Как жить богом - Михаил Востриков
— Выглохтал? Слава Богу! Теперь хоть можно разговаривать по-человечески.
— Слушай, Юрка, только честно! А Сэнсей тоже врет? Ну хоть иногда?
— Да все врут, брат, можешь быть уверен.
— Так уж и все?
— Все как один. Только это не имеет никакого значения, потому что никто никого все равно не слушает.
— Хорошо сказано, однако!
— Это к сожалению не я, брат. Это называется «закон Либермана».
— Которого Либермана?
— А хрен его знает, брат.
СЦЕНА 22/7
Философия
Галдят как всегда, будто ничего особенного не случилось. Ни о чем и обо всем одновременно. О фигурном катании. О последнем сериале. О ценах на нефть. О литературе разумеется. И о философии. Все испокон веков обожают погалдеть насчет литературы и философии.
— Я давеча полистал Ясперса, «Философскую автобиографию», и ничего, ну ничегошеньки оттуда полезного не почерпнул. Кроме того, что Хайдеггер был нацистом. Откуда немедленно следует — в каждом море Ума обязательно найдутся острова Глупости. Но это я знал и раньше.
— Это Гильберт, кажется, сказал про какого-то бедолагу: «У него не хватило воображения для математики и он стал поэтом». Погорячился великий человек. Тут дело ведь не в количестве воображения, а в качестве. Это все равно что сказать про Беккенбауэра — у него не хватило силенок чтобы стать тяжелоатлетом и он пошел в футболисты.
— А кто такой Беккенбауэр?
— О боже! С кем мне здесь приходится общаться!
— Я давеча в одном доме уговаривал тараканов. Девчушка. Лет шестнадцати, очаровательная, как умывающийся котенок. Я стал ее клеить. Вижу, не врубается. Я спрашиваю: «Вы что, не знаете, кто такой Брэдбери?». «Знаю, — говорит, — психиатр»
СЦЕНА 22/8
Некоторые
Галдят впрочем не все. Тенгиз по-прежнему остаётся мрачен и молчалив. Глотает охлажденную водку, запивает минералкой совсем не закусывая. Смотрит в пустую тарелку, а когда поднимает глаза, выпуклые, мрачные, с тяжелыми красными веками, мало кто выдерживает этот взгляд. И красив он и страшен и великолепен одновременно, словно врубелевский демон.
«Красавец, здоровляга и уж наверное не еврей»
«Дрянь дело, — думает Богдан, поглядывая украдкой на Тенгиза, — Видимо совсем ничего не получается. Видимо кусок этот нам не по зубам. А может быть у него просто что-нибудь опять не ладится с княгиней Ольгой? Впрочем княгиня просто терпеть не может нашу Маришку, вот почему ее здесь и нет. И не надо. Господь с ней, без нее даже лучше»
А Маришка здесь есть. Как всегда очаровательна словно умывающийся котенок. Васильковые глаза. Грудной с хрипотцой голос. И чудный смех которым она награждает словно орденской лентой. Своих дорогих паршивцев. Своих любимых мальчиков. Она точно знает что мальчики не подведут. Никогда не подводили и теперь не подведут. А если кто-то дрогнет, она тут же окажется рядом и подставит плечо. Или улыбнется ему. Или просто скажет:
— Я здесь!
«Откуда в ней эта непостижимая вера в нас? — думает Богдан, — Ведь мы же абсолютно бессильны перед мерзостью и злобной силой. Я не говорю уж про гангстеров и про сексотов. Перед обыкновенным хулиганьем бессильны! Вот ты, Благоносец хренов, — можешь ты отбиться от пары гопников? Дать им в рыло? Заехать гадам по яйцам? Правильно, нет, зла не хватит. А она все равно в нас верит. И эта вера дорого стоит. Как любовь. Как здоровье. Как талант. Неужели мы и в самом деле лучше чем выглядим? „В конце концов, все зависит только от нас самих!“ — говорит Сэнсей. Увы. В том-то и дело. Но я бы предпочел, чтобы все зависело от кого-нибудь понадежнее»
СЦЕНА 22/9
Вадим
А герой дня Вадим бледен и глаза у него красные. Хлопотливый Матвей его опекает. Настоятельно пододвигает закуску, бегает в кухню за минералкой, подбирает за ним падающие на пол вилки-ножики. Видимо фундаментально и основательно удивляет его Вадим своими фокусами и Великий Математик уже и не знает теперь, чему еще ему следует удивляться.
— М-м-м! Маришка! Хрум-хрум. Какие гренки! Божественно!
— Слушайте! Прекратите жрать. Боба еще нет!
— Боба ждать, знаешь… Боб человек подневольный, когда отпустят, тогда и придет. И ни минутой раньше.
— Ты только закусывай, пожалуйста. Я тебя умоляю, Вадим, не надирайся. Подожди.
СЦЕНА 22/10
Суть дела
Дзынь-дзынь-дзынь — ножом по краю рюмки.
Это Тенгиз. Решает что пора и возбуждается к действию.
— Господа! Леди и джентльмены! Внимание! Вы что сюда, жрать пришли? Прекратите обжираловку, блин! Сначала, дело!
— Вот именно! — это Вадим. Он на взводе и уже даже с перебором, — Объявляется дело Вадима Христофорова, погоняло «Резалтинг-форс»! Пр-рашу! Вот стою я п’р’д вами словно голенький.
— Да помолчи ты ради Бога! Отдай стакан! Не умеешь пить, жопа с ручкой, совершенно.
— Д-да! Но зато я умею напиваться!
— Тихо! Заткнитесь все! Начинаем. Обстоятельства дела всем известны? Я полагаю, всем.
— Вове не известны.
— Вова перетопчется. Я к дедам обращаюсь, все в курсе?
Деды в курсе. Все. Некоторые слышали эту историю уже неоднократно, и от Вадима, и друг от друга. Всем и все понятно. Но никто не знает, что надо делать.
— У меня вопрос к Димке, — говорит Богдан, — Они прорезались последнее время? Или нет?
— Откуда мне знать, — говорит Вадим, пьяно растягивая слова, — Они у меня телефон пр-р’слушивают, суки…
— Когда ты их видел в последний раз? — терпеливо настаивает Богдан.
— «Не в этой жизни…» — Вадим истерически хихикает.
— Отстань от него, — говорит Богдану озабоченный Матвей, — Что ты пристал к человеку? Не знает он ничего больше. И не соображает.
— Вижу-вижу, — говорит Богдан и замолкает.
«Ничего у нас не получится, — думает он, — Мы либо безразличны, либо бессильны. Бессильные мира сего. Но вот что поразительно, ведь я кажется завидую ему. Он нужен кому-то, или мешает кому-то, или может быть кому-то полезен. Представляет собою некую ценность. Причем похоже немалую. А я пуст и никому не нужен.»
Сюжет 23. Различные мнения
СЦЕНА 23/1
Вадим
Вадим между тем стремительно надирается. Матвей хватает его за руки, отбирает стакан и отставляет подальше бутылку. Ничего не помогает. Кажется он буквально цель перед собою поставил надраться вглухую. Как можно основательнее и как можно быстрее.
