Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк
По выражению его лица я осторожно пытался угадать его мысли. Таким ледяным и непривычно угрожающим тоном он еще никогда не говорил. Но в этих черных глубоко посаженных глазах я ничего не увидел, кроме зияющей бездны.
«И все же меня от него отделяет как бы призрачная стеклянная стена», — вспомнились слова Мириам.
Мне оставалось только молча пожать ему руку и удалиться.
Он проводил меня до двери, и, поднимаясь по лестнице, я еще раз оглянулся и увидел, что он стоит на том же самом месте и приветливо кивает мне головой, но так, будто что-то еще хочет сказать и не решается.
Страх
Я собирался взять пальто и трость и пойти перекусить в небольшом ресторанчике «У старого Унгельта», где по вечерам Цвак, Фрисляндер и Прокоп сидели до поздней ночи и рассказывали друг другу сногсшибательные истории; но едва я оказался в спальне, планы мои мгновенно улетучились, как если бы моя рука потянулась за платком или чем-то другим в карман и вдруг вместо кармана обнаружила бы дыру.
В воздухе была напряженность, в которой я не мог дать себе отчета, что-то изменилось, но, несмотря на это, она существовала как нечто осязаемое, и через несколько мгновений тревога настолько завладела мной, что сначала я едва понимал, что мне следует сперва делать — то ли зажечь лампу, то ли закрыть за собой дверь, то ли сесть или подняться и уйти.
Неужели кто-то пробрался в мое отсутствие ко мне и спрятался? Или это был страх человека, боявшегося, что его обнаружат, и заразившего своим страхом и меня? Быть может, здесь находился Вассертрум?
Я отодвинул гардины, открыл шкаф, заглянул в спальню: никого.
Даже шкатулка неподвижно стояла на своем обычном месте.
Не лучше ли побыстрей сжечь письма, чтобы раз и навсегда перестать волноваться?
Я полез было за ключом в карман жилета — но почему именно сейчас это нужно делать? У меня достаточно оставалось времени до утра.
Сначала зажечь лампу!
Я не мог найти спички.
Заперта ли дверь? Я отступил на несколько шагов. Снова остановился.
Почему сразу страх?
Хотел было упрекнуть себя, что я трус, — мысли споткнулись. В середине броска.
Нелепая идея внезапно пришла мне в голову: быстро-быстро забраться на стол, взять кресло, поднять его и ударить им по черепу того, кто полз по полу, если… если он приблизится.
— Но здесь никого нет, — громко и строго сказал я самому себе. — Разве ты когда-нибудь в жизни праздновал труса?
Бесполезно. Воздух, вдыхаемый мной, стал разреженным и удушливым, как эфир.
Если б я что-нибудь увидел — пусть самое страшное, что можно было бы представить, — страх мигом отступил бы от меня.
Но ничего не появлялось.
Я обшарил глазами все уголки — ничего.
Всюду сплошь давно известные знакомцы: мебель, комод, лампа, картина, стенные часы — уснувшие старые верные друзья.
Я надеялся, что под моим взглядом они изменят свою форму и дадут мне основание найти причину мучительного страха в самом себе — что у меня просто обман чувств.
Тоже ничего не вышло. Они оставались верны самим себе. Настолько верны в своей неподвижности в наступающих сумерках, что это казалось естественным.
«Они угнетены тем же, чем и ты, — понял я, — они не решаются хоть чуточку пошевелиться».
Почему остановились часы?
Напряженность всюду поглощала любой звук.
Я задел стол и удивился, что он со скрипом передвинулся.
Хоть бы ветер засвистел в печной трубе, как соловей-разбойник! — даже этого нет! Или затрещали бы дрова в печке — огонь погас.
Та же самая тревога в воздухе, непрерывная и безысходная, как круги на воде.
Во мне снова все напряглось, будто я готовлюсь к прыжку. Я отчаялся, что смогу пережить это! Комната, наполненная глазами, которых я не видел, полная беспорядочно дергающихся и шарящих по предметам рук, которых я не мог ухватить.
«Это ужас, рождающийся из самого себя, — смутно сознавал я, — мучительный кошмар неуловимого Нечто, бесформенного и разрушающего границы нашего сознания».
Я застыл на месте и стал ждать.
Прождал, вероятно, четверть часа: может быть, «оно» соблазнится и подкрадется ко мне сзади — и я смогу схватить его.
Я повернулся назад: снова ничего.
То же самое всепоглощающее Ничто, которого не было, но комната была наполнена его страшной жизнью.
А если сбежать? Что мне мешало?
«Оно пойдет за мной», — в твердой уверенности тут же понял я. Даже если бы я зажег лампу, тоже не помогло бы, согласился я, тем не менее я очень долго искал огниво, пока оно не нашлось.
Но фитиль не загорался, и из тлеющей искорки ничего не получалось: хилый язычок пламени не способен был ни погаснуть, ни вспыхнуть, и когда наконец он завоевал право на чахлое существование, все же продолжал оставаться тусклым, как желтый испачканный грошик. Нет, в темноте даже лучше.
Я обессилел и рухнул на постель не раздеваясь. Стал отсчитывать удары сердца: раз, два, три, четыре… И так до тысячи, и каждый раз заново — часы, дни, недели, как мне казалось, пока не пересохли губы и волосы не встали дыбом, ни на миг не становилось легче.
Даже ни на один-единственный миг.
Я начал произносить слова, те, что первыми приходили на ум: «принц», «дерево», «дитя», «книга», — и судорожно повторять их, пока они вдруг не предстали предо мной в обнаженном виде, как бессмысленные пугающие звуки из древних варварских времен, и я из кожи лез вон, чтобы задуматься и найти их первозданный смысл — «п-р-и-н-ц»? «к-н-и-г-а»?
Уж не сошел ли я с ума? Или скончался? Все ощупал вокруг себя.
Встать!
Сесть в кресло!
Я заставил себя плюхнуться на сиденье.
Хоть бы скорей уж старуха с косой забрала!
Только бы не чувствовать больше этой обескровливающей ужасной напряженности.
— Я не хочу — я — не — хочу! — кричал я. — Разве вы не слышите?!
Без сил я откинулся назад.
Непонятно, почему я до сих пор был жив.
Не способный что-то соображать или делать, я уставился прямо перед собой в одну точку.
«Почему все-таки он так настойчиво протягивает
