Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001 - Альберт Беренцев

Но мама путалась в словах, как угорь в сетях рыбаков. Иногда мама вообще замолкала на целые дни и не произносила ни слова. А иногда несла чушь — её набор слов становился совсем непонятным, иногда она вроде бы даже говорила слова на неизвестных или выдуманных языках…

Когда я был совсем маленьким — я принимал мамины странности, как должное. Позже, став чуть постарше, я стал думать, что моя мама не в своем уме. Это были грешные мысли, и за них я просил в молитвах у Творца прощения, ибо как сказано в «Преждесотворенной» — «почитай отца и мать своих, ибо нет у человека никого ближе родителей, кроме лишь одного Творца, который еще ближе».

Но потом я прочитал больше книжек и понял, что маму никак нельзя назвать безумной. Вела себя она всегда нормально, даже тогда, когда путалась в словах. Отец даже советовался с мамой по поводу своего дела и верблюдов — мама отвечала, как и всегда, коротко, но советы всегда давала толковые.

Мама ни разу за свою жизнь никого не обидела, она не была похожа на тех безумцев, что нищенствуют на городских площадях и пугают добрых людей.

Тогда я стал думать, что может быть моя мама иностранка? Но и для этого не было никаких оснований, любой иностранец бы давно уже выучил наш джахарийский язык, а мама этого так и не смогла.

Я однажды робко спросил саму маму, а потом и отца — почему моя мама так странно говорит? Но ответов не получил.

Мама на это только улыбнулась и погладила меня по голове, а отец сказал:

— Она же женщина, а значит не умеет ни читать, не писать. Откуда же женщине научиться красиво говорить, если она не читала книг? Но у женщин — свое призвание, они рожают нас и приводят в этот мир, чтобы мы могли исполнить волю Творца. Так что я бы на твоем месте просто любил нашу маму такой, какая она есть, мой маленький Ила.

Отец хитрил. Я тогда же это понял. Я ведь видел наших рабынь, видел наложницу отца — они тоже все были неграмотные, не умели читать и писать, но говорили нормально, хоть иногда и глупо. В отличие от моей мамы. Это был единственный раз, когда отец мне солгал или просто ушёл от ответа. Я тогда был так обижен на отца, что больше на эту тему его и не спрашивал. Как выяснилось уже потом — совершенно правильно не спрашивал…

Однако это еще не всё, была и еще одна странность. Моя мама Хазра была очень красивой девушкой, потрясающе красивой — я и сам это видел, сравнивая её с папиными рабынями и наложницей. Сестер у меня не было, а единственные женщины, которым у нас позволено открывать лица перед мальчиком, который уже подрос — это или родные сестры, или мама, или рабыни и наложницы, которые есть в семье. Наложница у отца была только одна, она родила папе сына — еще одного моего брата, кровного. А вот рабынь у папы было одиннадцать, они готовили нам, работали в доме и саду. И я видел, что мама — красивее их всех.

Но дело не в этом, дело в том, что моя мама, как шептались те же рабыни — не старела. Когда я впервые услышал эти разговоры рабынь, моему старшему брату было уже четырнадцать лет, четырнадцать лет минуло с тех пор, как папа привез маму в наш дом с севера. И в доме поговаривали, что мама за эти четырнадцать лет не постарела, не изменилась, на её лице не появилось ни одной морщинки, хотя она родила папе уже трех сыновей, среди которых я был самым младшим. Мама, по словам рабынь, выглядела также, как и много лет назад, она так и осталась юной семнадцатилетней девушкой.

А еще мама и папа, бывало, уходили куда-то ночами. В детстве я любил пробраться к ним в спальню и забраться в кровать, потом я перестал это делать, а когда мне снова захотелось (мне тогда было лет шесть) — я обнаружил их спальню пустой.

Я проследил за родителями и понял, что они седлают верблюдов и едут куда-то за город — в мертвую и холодную ночами пустыню. Это повторялось каждый месяц, а иногда и дважды в месяц.

Я спросил отца, но папа сказал лишь:

— Мы с твоей мамой любим смотреть на звезды. Может быть мы и тебя возьмем с собой, когда ты подрастешь.

Но это снова была ложь. Моему старшему брату, повторюсь, в то время было уже четырнадцать, он был почти взрослым, но «посмотреть на звезды» родители его с собой не брали. Они вообще никого с собой не брали. Хотя мы были богачами, мой отец имел рабов-охранников и даже на рынок ходил в их сопровождении. Зачем же они с мамой ездили одни в пустыню, где могут встретиться злые люди, разбойники, джинны, плотоядные черви?

Мама странно говорила, мама не старела, мама ездила раз или два каждый месяц «смотреть на звезды», мама не имела собственной родни….

Уже став постарше — я записал все мамины странности. Записал и долго думал, так ничего и не придумал, а потом сжег папирус с записями. Отца я больше не спрашивал. Я понял, что это единственная тема, на которую отец говорить со мной не хочет, а еще единственные вопросы, в ответ на которые отец мне солжет. Это было так больно и обидно, что я больше не спрашивал папу.

А маму спрашивать было бесполезно — она в ответ на такие вопросы всегда молчала.

Немного позже, когда мне было уже восемь лет — я вдруг понял, что мама никогда не молится Творцу. И вот тогда-то я испугался по-настоящему. Я очень поздно осознал этот факт по той простой причине, что у нас свободные женщины молятся Творцу дома, а не в храме (туда пускают только мужчин), свободные женщины у нас молятся в окружении других свободных женщин. У нас дома мама была единственной свободной женщиной, поэтому мне казалось само собой разумеющимся, что она молится в одиночестве.

Но я подслушивал под маминой дверью в часы молитвы — мама не молилась. Никогда.

Это открытие стало для меня шоком, с тех пор я вообще прекратил не только задавать вопросы о маме,