Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

Стас тряхнул головой: «Накрутил себя. Дергающийся глаз. Безликие скульптуры. Бесноватый бомж… Впитывай! Вот тебе атмосфера, толчок!» Он неуверенно кивнул, убеждая себя в том, что из этих тревожных предчувствий сможет выудить и развить мистическую составляющую будущего романа.

Ему только предстояло узнать, что странные мелочи и прочие недомолвки другой Праги — ничто перед тем, на что способен этот город.

5

Разумеется, Стас читал о психологическом писательском барьере, ступоре, затыке, запоре, как угодно. У Кинга и других авторов.

Но что представлял собой его собственный затык?

Стасу казалось, он знает.

Никаких скачков давления, глазной боли, тошноты и обмороков, как у Майка Нунена, ничего такого…

Сложные механизмы мозга, которые засбоили из-за крушения мелких ритуалов, что предшествовали первым ударам пальцев по клавиатуре, — лишь часть правды. Возможно, не самая большая.

Он помнил, как нервничал, когда в голове толкался эпизод рассказа, просился наружу, сейчас, сейчас, самое время, но отвлекали просьбы Кати, неугомонный, не привыкший играть в одиночестве Никитос. «Вот бы денька на два остаться одному, в тишине, — думал Стас. — Горы сверну». И такие дни приходили: жена уезжала с сыном к родителям, а он уединялся с ноутбуком. И — рубился в какой-нибудь шутер, крутил фильмы. А «горы»? Страница, максимум две, через силу, с досадным послевкусием. В долгой разлуке (а выходные без Никитоса были долгими и медленными, как черепаха-гофер) магия переставала работать. Опускались руки. Хотелось дождаться возвращения, удостовериться, что семья рядом, и только тогда писать — ранним утром на цыпочках пройти к ноутбуку с кружкой горячего чая и творить под доносящееся из спальни мерное посапывание сына…

Другая часть правды заключалась в том, что после трагедии Стасу стало не для кого писать. Это касалось не вопроса «понравится ли текст Кате?», а скорее некой ауры, ощущения «я пишу, потому что вы рядом, потому что хочу, чтобы вы мной гордились».

Для себя Стас писать не умел.

______________________

Паб (чешск.)

Уоллис Бадж — британский египтолог, археолог.

Говард Виз — британский полковник, исследовавший пирамиды в Гизе в 1837 году.

Эрих фон Деникен — швейцарский писатель, кинорежиссер.

«Čedok» — чехословацкое туристическое бюро, основанное в 1920 году.

«Путешествие из Королевства чешского в Венецию, оттуда по морю в Святую землю, в землю Иудейскую и далее в Египет», издана в 1608 году.

Хеопса.

Герой романа «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера.

Староместская площадь (чешск.)

Герой романа «Мешок с костями» Стивена Кинга.

Глава 10

Тело — высосанную оболочку без левой кисти — нашли спустя два дня после жуткого превращения Келли, на градчанской улочке Новый Свет, обжитой мастерами и ремесленниками, в скупой тени дома «У золотого грифона». На этот раз у меня не состоялся разговор с доктором фон Хайеком, но догадаться о судьбе останков мастера-чеканщика было нетрудно: их предали огню.

Солдаты дозором обходили город. Градчаны полнились слухами, один другого кошмарнее. Некоторые придворные верили в существование гигантской пиявки — об этом мне рассказал Артур, мой сын, к тому времени ассистирующий в императорской лаборатории.

Я, Келли и другие обитатели Золотой улочки, посвященные в Великое Деяние, — вот кто являлся настоящими пиявками. Кому-то удавалось высосать из казны больше, кому-то меньше. Наше же с Келли положение изменилось столь сильно, что мы перевезли свои семьи в более просторную резиденцию.

Меня пугало соседство с Келли, но сейчас мы были связаны как никогда прежде. Своим молчанием я покрывал тайну черного кристалла, который теперь хранился в моей спальне, под замком в сундуке.

Ариэль был кровопийцей.

Ариэль научился проникать в тело (и гнилую душонку) Келли. Нашел дверь в мир живых.

Ариэль опасен, но — для кого? Насколько сильны его голод и власть? Как велика тень, накрывавшая мою семью? Все, что я имел: доверие Рудольфа, жизнь на широкую ногу, друзей среди аристократии Старой Праги и Градчан, — случилось благодаря магическому шару. Это понимание делало меня слабым, немым.

В том, что произошло после, несомненно, есть и моя вина. Но смог бы я изменить ход вещей, остановить вечность, если бы объявил Келли — или самого Ариэля, злого духа — кровопийцей?

Никто не знает ответов на подобные вопросы. Они остры, словно кремневые ножи египтян, но годятся только для одного. Пустить кровь мыслей. Растерзать разум.

Малодушие и испуг Келли через месяц сменились нахальной самоуверенностью. Он напоминал эгоистичного ребенка, которому сошла с рук очередная пакость. Келли упивался безнаказанностью. Я защищал его своим молчанием. Другие видели в нем лишь помощника прославленного алхимика. Упрямый и дерзкий Келли снова источал желание совершать ошибки, из-за которых в первую очередь будут страдать другие. Тот человек, который умолял помочь ему, оградить от влияния черного кристалла, обещавший, что покончит со спиртным, вскоре уже обивал пороги трактиров и винных погребов.

Мы продолжали поиски философского камня: корпели в новой, отлично оборудованной лаборатории, разбирали записи, искали ответ, но прекратили мистические штудии. Агатовая сфера не покидала бархатных внутренностей ларца, спрятанного под тяжелой сундучной крышкой.

Мой авторитет укрепили последующие демонстрации замысловатых философских инструментов, а также возможностей магических зеркал, с которыми император был знаком весьма скудно. Рудольф слепо верил в чудо трансмутации и без задержек снабжал нас дорогостоящими аппаратами и материалами.

Да, моя слава находилась в зените. Осенью 1585 года Федор Блаженный пригласил меня в Москву. Я отправил в Московское царство Артура. Это оказалось мудрым решением: мой сын, занимая должность придворного врача, быстро стал фаворитом всесильного монарха, закончил работу над «Fasciculus Chemicus». Но главное — он избежал соприкосновения с ужасом, постигшим его отца. Возможно, я спас сыну жизнь. По крайней мере, мне хочется так думать. Артур вернулся в Англию уже глубоким стариком.

Мне следовало принять предложение русского царя и оставить Прагу вместе с семьей. Если бы я… Нет, хватит! Очередной кремневый нож. Полосовать себя можно вечно. Магический шар никогда не показывал мое будущее (в кувшине Дьявола плещется вино неведения), только чужое. И только горестные моменты: задушенные в постели королевские отпрыски, головы в плетеных корзинах, чумные кресты на дверях, кровосмешение, банкротство, расшитое языками платье, помешательство, колесование, горстки зубов, костры, кровь и дерьмо в сточных канавах…

Спустя два года после отъезда Артура на религиозном поле Богемии яростно сошлись католики и протестанты. Придворные иезуиты призывали Рудольфа к жестоким мерам. Общество пенилось от теологических споров, по улицам и площадям бродил призрак Варфоломеевской резни.

Будучи протестантом (или, скорее, сторонником теологии раннего христианства), я ходил по тонкому льду. Он треснул, когда Октавиус Спинола, испанский посол, обвинил меня в колдовстве, общении с инфернальными сущностями и наведении порчи на