Железный Аспид. Мир - Н. Мар
— Это все? Семь лет человек открывал мир, и вот это — все, что удалось достать?
— Сам знаю, что мало, — ответил Канташ. — Втайне от принцессы не раздобыть много вещей. Но Вы хоть взгляните! Шиманай, давайте хоть с чего-то начнем. Попробуем — до возвращения синтетика, а после… может, я смогу добыть что-то еще.
Угрюмый Кафт запустил комм и вскрыл ящик. На самом верху лежали игрушечный карфлайт и плюшевый гриб в ярком шарфике.
— Я все промаркировал, — бормотал граф, задом отступая к выходу. — Мне нужно проведать Ампаль, так что сейчас я ухожу.
— Вы обещали мне помощника.
— Да, да. Сию минуту.
Посол заторопился выйти и тотчас вернулся, ведя за собою Пти. Браслеты для адаптации к планете затерялись среди других ее побрякушек.
— Госпожа Пти сама вызвалась поучаствовать, она скучала на корабле.
Канташ смущенно поклонился и вышел. Госпожа Пти! В золотой пыльце и ажурном палантине. Под звук ее лопнувшей жвачки Шима запустил вазой в декоративную ширму, вложив столько души, что прорвал ткань.
— Полегче, коллега! На языке алливейцев ты мне тока что в любви признался. Разбил дорогущие штуки одну об другую!
— Ты-то откуда знаешь? — Кафт был раздражен и резок до крайности. Помощницу граф ему нашел, как же. Совсем уж никому из дворца не доверяет.
— Вообще-то профессия обязывает. С клиентом ведь как: заболтаешь его, а время идет. Так что языком у нас владеют с обоих сторон.
— С обеих. Ладно, иди сюда. Будешь держать материалы и жать на «ввод», когда я скажу.
Шиманай видел, как когда-то Эйден оцифровывал и заносил в специальный каталог тараканов, больных уроборосом. Теперь им с амадиной предстояло делать то же с ящиком малыша Аруски. Профессор брал игрушки, тетради, фото, заносил их копии в каталог и распределял по категориям. Пти надувала пузыри и безропотно сносила ворчание напарника, если подавала вещь слишком быстро, слишком медленно или не с той стороны. Это было как раскладывать чудовищно сложный пазл на кучки по оттенкам. Позже из этих кучек Эйден должен был собрать головоломку. Или объявить Канташу, что кусочков слишком мало, и картинки не выйдет.
Из того, что было в их распоряжении, едва клеились воспоминания о человеке, но не человек целиком. Воспоминания чужих и случайных людей, искаженные посторонним восприятием. Фоторобот души, а не зеркальное отражение.
— А куда они дели мальчика? — спросила Пти, глядя на последний файл. — Они что же, и от матери его прячут?
— Тело перенесли в укромное место, куда-то в старый парк за дворцом. Ускоренный метаболизм вызовет подозрения: я видел мельком — Аруска… уже совсем деревце, и даже почки на ветках! А Канташ растерян, конечно. Я понимаю. Он не знает, как рассказать принцессе. Он уверен, Ампаль не справится с горем, когда узнает о смерти сына.
— Захер-меня-Мазох! Это ж когда ж он ей скажет? Когда ее руки пройдут сквозь мальчишку? А если прямо на празднике? Схватит неловко, кольнет вилкой…
Она повторила разумное предостережение Эйдена, но кажется, это было очевидно для всех, кроме графа. Профессор жестом осек поток ее негодований:
— Нас это не касается, Пти. И я тебе вот что скажу: у нас так и так не выйдет толковой копии. Выйдет кукла, чудовище, химера, что угодно, но не тот мальчик. У меня выросли пятеро шиманят, и все-таки не надо быть отцом, чтобы понять: этого, — он указал на ящик, — мало. Мало даже для новорожденного. Каждый новый день человека, самый скучный день — это целый мир, а Аруска прожил шесть лет.
— Стоит ли тогда вообще… а? Может, скажем Канташу, пока не поздно? Чтоб не в последний момент.
— Я не знаю. И Эйдена нет! И не отвечает! Я не знаю, Пти…
Решено было продолжать до вечера — авось чудо? — и после объявить Канташу, что лучше бы заиграть другой план. Пти замерла посреди комнаты с плюшевым грибом в руках. Он был последней игрушкой для каталога, и Шима запустил сателлюкс — облететь гриб для оцифровки. В тот момент приоткрылась дверь и вошла алливейка. Шима вздрогнул, смахнул на пол игрушку, Пти сцапала пустой ящик и кинула за ширму.
Алливейцы были прозрачны, но все имели какой-то свой оттенок. Вошедшая была чиста, как родниковая капля на хрустале. Внутри — на шее, на запястьях и в волосах — светились колонии люми-бактерий: перманентные украшения алливеек. Чем ярче был их свет, тем дороже стоили такие колонии. Эти же просто ослепляли.
— Ампаль, — сказала она. Короткое слово впитало столько боли, словно даже внутри имени была черная дыра. Кафт почти увидел, как эту боль источают кончики ее пальцев, как она сочится с ресниц и волос. Листья на них истончились и поникли. Ампаль прошла в кабинет. В руках у нее дрожала веточка с невзрачными белесыми цветами.
Пти застыла, вытаращив глаза, а Шиманай попятился к столу, чтобы прикрыть улики. Тут и там у комма валялись рисунки, какие-то цветные обрывки.
— Ваше… Высочество, — профессор, не разбирая, сметал мелочи в ящик стола. — Мы соболезнуем Вам в связи с болезнью сына… и… мы делаем все возможное… чтобы поставить его на ноги.
— Довольно суеты, — оборвала принцесса, и Кафту полегчало, хоть он и не знал пока, отчего. — Послушайте. Когда мне было семь… как Аруске… я не любила играть с детьми из дворца. Я убегала, таилась по углам с книгой. Гувернантка завалила меня учебниками, все ругалась, что я таскаю волшебные сказки, фантастику. Что принцесса не должна терять связь с реальностью… Но я все равно витала в облаках. И вот однажды я прочла о чудесном цветке: снежной хиродее с гранатовым сердцем. Хиродея видела, как осенью с других цветов опадают лепестки, и не хотела взрослеть. Хотела оставить свой прелестный бутон. Ведь иначе вместе с ним она потеряла бы сердце — любимую гранатовую крапинку! Хиродея дождалась зимы и не скинула лепестки, не спряталась под теплые прелые листья, чтобы переждать до весны. Она замерзла, обледенела в снежной вьюге и навсегда осталась такой, какой была. Мертвая, но прекрасная. Это очень грустная сказка, но хиродея казалась мне такой смелой! И я мечтала когда-нибудь стать ею — но разумеется, не могла: снежная хиродея с гранатовым сердцем цвела только в книге. Никто не знал моей фантазии,
