Горсть чудес, щепотка смеха - Татьяна Геннадьевна Абалова
— Кто хочет поцелуя Снегурочки? Подходите по одному!
Я крепко обнимала каждого, целовала в щеку и отпускала с обещанием вернуться на следующий год. В конце я уже ничего не видела от слез. Боль переполняла меня. Детей увели спать, а меня, словно немощную старуху, потащил на себе Костя.
— Что с тобой? — тревога в голосе была неподдельной.
— Останови у обочины и отвернись.
Я вылезла из машины и наклонилась над канавой. Меня рвало черным. Я захлебывалась слезами и соплями. Кашляла. Кидала за спину косу, но она упорно возвращалась назад. Я вздрогнула, когда мужская рука поймала ее. Дернулась, замахала руками, не в силах произнести, чтобы он ушел, но Костя остался. Он стоял рядом, сбросив шапку и бороду на сиденье, прижимая меня к себе, чтобы не упала, вытирал носовым платком мой черный рот, когда очередной позыв, ломающий пополам, проходил. — В больницу? Отдышавшись, покачала головой.
— Нет. Со мной случается. Нервы. Сладкого чая бы. И ванну горячей воды, — зубы отстукивали морзянку.
Идти я не могла. Костя нес меня на руках, сам нашел ключи в снегуркиной торбе, раздел тут же в ванной, пока набиралась вода. Я не стеснялась нагого тела, я просто забыла, что это может быть стыдным. Убедившись, что я не пойду ко дну, Костя метнулся на кухню, и вскоре оттуда донесся свист чайника. Я глотала сладкий чай, и слезы текли по моим щекам. Нельзя не плакать, когда ты чувствуешь предательство, как чувствует его ребенок, которого сдала в детский дом пьющая мать или которого насильно забрали у неблагополучных родителей. Но больше всего меня поразила слепая любовь детей. Они, несмотря ни на что, любили своих непутевых мам и пап, жалели их и верили, что когда-нибудь все наладится, и они опять будут вместе. Утром мы проснулись в одной кровати.
— Как ты? — спросил Костя, заметив, что я открыла глаза.
— Уже хорошо. Прости, что тебе пришлось возиться со мной. Мне так неудобно.
— Ничего, в жизни всякое случается, — Костя опустил глаза.
Он хотел чего-то спросить, но не решался. Только в волнении накручивал кончик моей косы на палец. Косы? Вот черт! Как же я забыла навести морок? Ведь все мое преображение из короткостриженой черноголовой девицы в Снегурку строилось на том, что я якобы надела парик с косой. Как теперь объяснить отросшие вдруг волосы? Но его слова обескуражили еще больше. — Мне нестерпимо хочется тебя поцеловать. Давно.
— Нет, — как ни горько было произносить эти слова, но пришлось. Если бы Константин не был человеком! Но целовать того, кто тебе безумно нравится, кто не отвернулся, не поморщился, пришел на помощь, я не могла. Отнять даже минуту его драгоценной жизни было выше моих сил. — Прости, но я не люблю тебя. Я встала с кровати, потянув за собой простыню, которой прикрывала тело.
— Одевайся и уходи. Между нами ничего нет и быть не может. Я люблю другого, — по сути, я не лгала. Был же этот другой, суженый-ряженый, что приходил ко мне во снах. Вот выгоню Костю, отревусь белугой, и опять мой неведомый жених вернется, а вместе с ним и ощущение безграничного счастья. Но легче не стало. Ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю. Ни когда за спиной остались новогодние праздники, проведенные в одиночестве. Приближалось Рождество, а душевная тоска не отпускала. Суженый-ряженый не показывался, во снах ко мне приходил только Константин и тихо спрашивал: «Можно я тебя поцелую?». Я просыпалась в слезах и тосковала по соседу, который у себя в квартире больше не появлялся. Мои паучьи маячки работали исправно, но сигнала не подавали. А я изводилась вопросами. С кем Костя колесит на своем джипе? Продолжает ли выступать на утренниках или проводит время в веселой компании? Что делать в городе, когда грядет Рождество и каждый спешит провести праздник с семьей? Опять сидеть в пустой квартире, лить слезы? Нет, нужно ехать к своей семье. И, взяв билет, я села в автобус, который повез меня к бабушке. Жаль, что раньше я не додумалась наведаться в лес. Только родной душе я могла бы открыться, спросить совета. Знаю, она будет ругать меня, скорее всего даже выгонит, как когда-то маму, и будет за что. Я тоже решилась обрезать волосы. Пусть во мне колдовская сила исчезнет. Я стану простым человеком, который сможет любить, кого хочет, целовать, кого пожелает. Меня внезапно озарило, почему мама отрезала волосы. Она полюбила человека! Опять заныло в груди. Автобус выехал за город. Боль расползалась по телу, требуя поворота назад. Ничего, я потерплю. Скоро все закончится, и этот неизвестный суженый-ряженый потеряет ко мне интерес. Съезжу к маме. Влюблюсь, не оглядываясь на то, человек мой избранник или нет. Бабушку жалко. Ей некому будет передать владения. Род Себяжских ведьм угаснет.
— Нет, нет и нет! — топнула ногой бабушка. — Ишь, чего удумала! Влюбилась! А ты его хорошо знаешь? Он-то тебя любит? Чего молчишь? Ты провела с ним всего один день и уже с магией расстаться собралась?
— Не в нем дело, бабушка. Я поняла, что значит любить. Я без этой окаянной любви жить не смогу.
Мы с бабушкой сидели за столом в одних ночных рубашках, распустив по плечам подсыхающие волосы, и пили духмяный чай после хорошей баньки. В лесу оно как? Сначала баня, а потом все разговоры. В горнице густо пахло хвоей. В углу в кадке стояла наряженная старинными игрушками небольшая ель. Пройдет Рождество, и ее вернут в лес.
— Эх, девка, замуж тебе надо, сразу вся дурь выйдет, — бабушка резко отодвинула от себя стакан, и чайная ложка в нем жалобно звякнула. Нащупав ногами тапки, она пошаркала к трюмо, где взяла шпильки. Зажав их в зубах, энергично скрутила волосы на затылке и стала втыкать в них шпильки одну за одной, продолжая при этом разговаривать, отчего ее речь потеряла внятность.
— Сговорилась бы с лесовиком или с молодым водяным, что тоже хорош собой, а по весне свадебку бы сыграли. А?
Сильная боль скрутила мое тело. Я хватала ртом воздух, а бабушка, пристроившись на другой стороне стола, подложила руку под щеку и внимательно так наблюдала за моими мучениями.
— И
