Светлые века - Йен Р. Маклауд
Апартаменты Боудли-Смартов – я все еще не мог по-настоящему думать о них как о Стропкоках – были намного больше и внушительнее моих. У них имелся отдельный балкон с видом на море, две двуспальные кровати с балдахином, а по сравнению с их ванной моя выглядела чуланом. Я включил газовую лампу. Все было цветочным, окрашенным в лимонно-зеленые, клубнично-красные, лимонно-желтые тона, яркие и неестественные. Я успел познакомиться с обыкновениями Уолкот-хауса и задавался вопросом, не была ли эта вульгарная, вычурная обстановка завуалированной издевкой. В воздухе слегка пахло кислятиной, и имелись признаки того, что недавно здесь кто-то поселился. Одно из покрывал было скомкано, на нем валялись обрывки мантильи и обломки диадемы. Я трогал выпавшие камни, когда раздался всплеск в ванной. Я замер – я ведь уже убедился, что в апартаментах никого нет…
Я толкнул дверь. Безликие изгибы кафеля и фарфора. Но приглушенный плеск продолжался. И кислый запах здесь чувствовался острее. Я решил, что он доносился из-под сиденья одного из двух унитазов. Медленно поднял его. В чаше трепыхалась желанька, умирая среди сгустков блевотины. Очевидно, она взбунтовалась против почти невыполнимого труда: заставить грандмистрис Боудли-Смарт выглядеть королевой. Я так посочувствовал рыбке, что ощутил, как к горлу подкатила волна. С трудом ее сглотнув, слил воду. Тем не менее в спальне Боудли-Смартов, в кофрах и сундуках, еще было чему удивиться. Как долго они здесь пробыли? Сорочки, комбинации и платья текли сквозь мои пальцы, как вода. От Брейсбриджа – до этого. На бюро, рядом с песком и чернильницей, лежало письмо, рожденное в муках мистрис Боудли-Смарт, полное бессодержательных восклицаний.
Я выдвинул пустые ящики комода. Это были замысловатые шедевры столярного искусства, многие – с защелками, открывающими потайные отделения. Я пошарил снизу. Ага! Неглубокий ящик выдвинулся на смазанных маслом направляющих. Внутри перекатывалось несколько ирисок, как я сперва решил. Однако они были слишком крупными, а та, которую я взял, показалась еще и чересчур тяжелой. Я развернул обертку и осторожно вывалил содержимое в пепельницу. Тускло светящийся камень с отверстием посередине, похожий на бусину ожерелья и помеченный светящимся иероглифом. Я видел уменьшенные версии таких штуковин нанизанными на счеты в кабинетах кассиров и кладовщиков. Вроде бы они назывались числобусами и использовались для хранения записей и счетов. Но я никогда раньше не прикасался к ним и понятия не имел, чего ожидать. Смутный, наполовину сформированный пейзаж из цифр возник и растаял перед моим внутренним взором; мистическое море бюджетов и балансов, деклараций и фактур. Я развернул еще один числобус и ощутил названия кораблей – «Нахалка», «Рассветная красотка», «Блаженная дева». На меня повеяло призрачным ветерком коносаментов и импортных пошлин. К какой именно гильдии принадлежали Боудли-Смарты? Она явно имела отношение к торговле. Еще один числобус, и я увидел колоссальные таблицы с расписанием товарных поездов, прибывающих на сортировочную станцию Степни, данными о вместимости причалов и складов Тайдсмита. Информация была ошеломляющей, ее было трудно запомнить. Очередной числобус содержал подробные сведения о товарах и отдаленных портах отправления в Африке и Фуле. Я уловил запахи хлопка-сырца, сухофруктов, солонины, шкур и чая.
Аккуратно завернув числобусы, я положил их обратно в потайной ящик, затем вырвал лист бумаги из надушенного блокнота, в котором сочиняла свое письмо грандмистрис Боудли-Смарт, и попытался записать то, что смог вспомнить. Цифры уже таяли, как сон на заре. Но запомнилось название корабля, «Блаженная дева» – по крайней мере, уже кое-что. Сунув листок в карман, я покинул номер Боудли-Смартов. В этой части Уолкот-хауса царила тишина. Часы пробили полночь, но было еще слишком рано, чтобы принцессы в хрустальных туфельках спешили домой. В бальном зале царила еще более неистовая атмосфера. Стайки молодых мужчин и женщин в дурацких костюмах кружились и визжали. Балерины, сотворенные желаньками, расслаблялись и курили в углу; теперь они были похожи на розовых тряпичных кукол, из которых торчала набивка. Пираты превратились в оборванцев. Я взглянул на композицию из цветов. Огромные темно-бархатные лепестки покачивались, словно приплясывая, хрустальная чаша полнилась кислой пеной с непереваренными кусочками пищи, а среди стеблей трепыхались на последнем издыхании несколько желанек. Ощутив нужду в свежем воздухе, я вышел на улицу.
Звезды по-прежнему сияли в свое удовольствие, рождая изысканную паутину теней, черных на фоне оттенков серого. Мимо прошел, пошатываясь и прижимая к груди чужую скрипку, вельмастер Порретт. Когда он коснулся струн смычком, раздался предсмертный вопль. Верхняя терраса, где раньше стояли Анна и Джордж, теперь пустовала. Я прикоснулся к холодному камню там, где прислонялась она. Рисклипы слегка зашевелились, их листья позвякивали на ветру, как серебряные монетки.
Вдали от запаха блевотины и умирающих желанек сады, полные сияющей тьмы, казались просторнее. Оставшийся позади Уолкот-хаус почти растаял, как будто погрузился в туман. Я шел куда глаза глядят. Если верить Сэди, можно было бесконечно брести по этим местам и, возможно, добраться до Лондона, не увидев ни одного предмета, который не был бы дорогим, красивым и бесполезным. Это царство богачей действительно представляло собой иную Англию, глубоко вклинившуюся в нашу собственную, но совершенно незримую, пока не войдешь в нужную дверь, не найдешь правильный ключ, правильное заклинание, правильный банковский счет. Высокие белые деревья расступились. Впереди замаячил какой-то дом. Мое сердце замерло. Как далеко я зашел? Моему взгляду открылось строение, наделенное грозовой прелестью и раскрывшее объятия флигелей, покрытых белопенными завитушками в стиле рококо; поменьше Уолкот-хауса, но все равно огромное. Я медленно ступил в густую тень за порогом. Звездный свет, проникая через зарешеченные окна, падал на груды золота; то была свежая солома, и в воздухе витал резкий, отчетливо сладкий запах. Когда мои глаза привыкли к скопищу теней во тьме, я различил бока огромных животных. Одно фыркнуло, стойло загрохотало от удара копытом. Другое высунуло башку и наклонилось ко мне, дохнуло и обдало теплым ветром. Я захотел погладить его морду. Даже при таком освещении существо было абсолютно белым. Походило на лошадей, которые тянули карету Сэди, но гораздо крупнее и красивее, а из центра его лба – слишком высокого, не дотянуться – торчал заостренный витой рог, блестящий, как леденец. Единорог вздохнул
