Лозоходец - Айлин Лин

Врал я вдохновенно, собирая всё подряд, что пришло в голову.

Дьяков внимательно слушал и кивал:

– Хорошо, сделаем всё, как скажешь. Потеряем шахту, в лагерь нам можно не возвращаться. Спасибо, – он шагнул мне навстречу и протянул грубую ладонь.

Увеличивать смену нам не стали, как мы того опасались. И после обычных двенадцати или чуть больше часов все направились в лагерь. Подъём по капризной лестнице, так и норовившей скинуть зазевавшегося человека вниз и вот, открываются ворота. А за ними… Чигуров в окружении охраны.

– Бугаев! За мной!

Начальник двинул вдоль стены, я за ним, а вслед мне тревожные взгляды в спину. Мы обошли лагерь, там, где виднелась женская колония, был спуск к лесу, с другой стороны стены.

Зоны стояли друг напротив друга на разных сопках, но считались единым лагерем, и всем заправлял здесь Чигуров.

Он шёл впереди меня, легко преодолевая кочки и неровности, я же еле волочил ноги после смены в забое. Конвоиры подгоняли меня прикладами.

Начальник остановился возле первой полосы деревьев и обернулся:

– Выходит, пожалел ты нашего Петрушу, – на губах его блуждала безмятежная улыбка, от которой меня продирало до самого позвоночника.

– Где же пожалел, когда голову ему разбил и чуть шею не свернул.

– Ты верно решил, что можешь выбирать, как драться на ринге? Мне нужен бой! Настоящий! Не ваши пляски, – скривился он, – расстрелять.

Короткий приказ буквально ошеломил меня, ноги точно приросли к месту. В голове мелькнула лишь одна мысль, как же дети и Даша?

Охранники подтащили меня за тулуп к дереву, прислонили спиной к стволу, наставив ружья. На меня смотрели чёрные дыры их дул, безразличные, как сама смерть.

Шли долгие секунды, а дыхание замерло где-то в лёгких…

– Отставить, – вяло махнул рукой Чигуров, – в следующий раз, – подошёл он ко мне, глядя своими бесцветными жуткими глазами, – я их не остановлю. Подумай, когда решишь снова подвести меня. Дойдёшь сам, пропустят.

Он махнул рукой конвоирам, и они пошли назад даже не оглядываясь. Я не мог понять, почему меня оставили одного. Не побоялись, что сбегу. И только сейчас заметил слабую позёмку, что скоро наберёт силу и превратиться в пургу.

Набрав пригоршню снега, протёр лицо, ещё чувствуя объятия смерти, что сегодня подобралась как никогда близко. Сел, облокотившись о дерево, и прикрыл глаза. Надо бежать. Но как? Сейчас? Искушение так велико. Вьюга укроет мои следы даже от собак. Только и меня засыпет снегом, заведёт в леса, непонятно куда. Шанс на то, что я выживу процента два из ста. И Пашка. Не мог я бросить мальчонку одного здесь. Стоило нам переступить ворота лагеря, понял это. Откинулся назад, ударившись затылком о ствол. Надо возвращаться, иначе скоро тропку заметёт. Снега коварны, под ровной пеленой притаились ямы. Ухни туда и выбираться будешь вечность.

Краем глаза мне почудилось движение за деревьями. Я осторожно поднялся, стараясь не шуметь, и подошёл ближе. Под высоким кустом, одетым белым бархатом снега, сидела молодая женщина, прижимая к груди какой-то свёрток. Она тихо всхлипывала. Я огляделся, ища охрану. Никого. Странно, кто отпустил её одну?

– Эй, – окликнул тихо.

Женщина встрепенулась, вскочила на ноги, приготовившись бежать.

– Не бойся, – вышел из-за дерева, подняв руки, сам не знаю, зачем, – я не причиню зла. Я зек. Из лагеря, – уточнил зачем-то.

Она бросила на меня взгляд исподлобья:

– Иди, зек, куда шёл.

– Тебе нужна помощь?

– Нет. Иди, – мотнула она головой, – как тебя вообще выпустили… Или сбежал? Это ты зря…

– Не сбежал. Вот, назад возвращаюсь. Позёмка поднимается, тебе тяжело будет вернуться. Или сама беглая?

Женщина горько усмехнулась и покачала головой, всё так же прижимая странный свёрток к груди.

– Меня Егором зовут, – почему-то было ощущение, что нельзя её оставлять одну, – идём со мной.

– Надежда я.

Имя не вязалось с обстановкой. Надежда. В месте, где надежды не было совсем.

– Иди, Егор, – начала она и запнулась, – а хотя, погоди. Обожди меня там, чуть подальше. Назад и правда тяжело будет.

Я отошёл, не теряя женщину из вида. Она опустилась на колени, вырыла руками ямку в снегу, положила свёрток и почти лбом уткнулась в него:

– Господи, за что, – послышался то ли стон, то ли рыдание. Женщина взяла себя в руки, загребла снегом ямку, поднялась и пошла ко мне. Я отступил чуть дальше, чтобы не смущать её.

Вцепившись в рукав тулупа, Надежда шагала по глубокому снегу.

– Что ты здесь делала?

Она остановилась, подняв на меня покрасневшие от непролитых слёз глаза:

– А ты и правду не понял ничего?

Я молча мотнул головой.

– Ребёнка своего хоронила, – Надежда заговорила вдруг взволнованно и быстро, словно слова сами рвались наружу, пытаясь вымыть спрятанную в сердце боль, – сегодня родился. Мальчик. Крикливый, сильный.

– Прими мои соболезнования… Почему же его не стало?

– Придавили…

– То есть… Как?! – тогда я и правда не понимал, что происходит.

Надя села прямо в снег, поджав колени и обняв их руками:

– Ты, верно, совсем недавно здесь?

Я кивнул.

– Знаешь сколько мужиков в охране, Егор? – Вопрос был риторическим, она не ждала ответа, – и каждый до женского тела охоч. Повезло тем, кто пострашнее или с увечьями какими. Таких почти не трогают. Остальных же… Охранники, повара и даже «блатные», у кого есть возможность купить… От этого дети и родятся, – она смотрела перед собой остекленевшим взглядом. Теперь мне удалось разглядеть её. Тонкие аристократичные черты, большие голубые глаза, из-под платка выбилась светлая прядь. Надежда была красива. На свою беду…

– Нас отправляют сюда, – продолжила она, – избавиться от них. Обычно жалеют, давят детишек. А иногда и с живым уходят…

В горле застряли вопросы, но Надя и не думала умолкать, сам ответив на них.

– Чигуров его отец. Я здесь не так давно… поначалу он только меня к себе вызывал. Потом, как забрюхатела… Отдал… Им…

Женщина уткнулась в колени:

– Сегодня пришёл… Когда сын родился. Забрал его, а потом… Вернул уже… И велел… Велел сюда идти.

– Но весной? – вопрос повис в воздухе.

– «Подснежники» соберут. Им не впервой.

– И всех?

– Нет, – покачала головой Надежда, – иных детей на большую землю отправляют в детдома. Пояснительную пишут, дескать, прибыла брюхатая. Только так везёт единицам. Или кого из слишком «правильных» охранников убрать надо. Донос и ребёнок, как доказательство, а мать всё что угодно подпишет, лишь бы дитя живым осталось.

Я почувствовал, как волосы зашевелились у меня на голове. В мыслях не укладывалась подобная жестокость.

– Идём, Егор, – протянула мне