Пересмешник на рассвете. Книга 2 - Дмитрий Геннадьевич Колодан
Вильгельм нашел ящик для красок, в котором хранил сбережения – пачки мятых купюр, векселя, довольно крупная сумма, которую он копил на то, чтобы перебраться в другую, более просторную, квартиру или в домик в пригороде. Но сейчас эти планы на «лучшую жизнь» потеряли всякий смысл. Не пересчитывая, он распихал деньги по карманам. Имеющейся наличности с лихвой хватит на то, чтобы снять всех до единой цыпочек в «Курятнике», включая брандершу. Такие времена, что шлюхи стоят дешево.
Дождь за окном усилился, забарабанил по стеклу, но подобные мелочи уже не могли его остановить. Его странствие не закончилось, а вышло на новый круг. Он спустился на самое дно ада, теперь ему предстоит выбираться наверх.
Самое дно? Вильгельм представил себя в окружении разгоряченных, потных женских тел, среди стонов, визга и криков… Он и в самом деле этого хочет? В глубине души Вильгельм не был в этом так уж уверен, но заставил себя думать, что у него нет выбора. Катлинки, фринки и сарацинки ждут его. Как и он сам, все они были рождены для этой ночи.
Путаясь в рукавах, Вильгельм натянул пальто и выскочил из дома. Впрочем, не прошло и пары минут, как он вернулся – забрать пистолет. Это оружие тоже было создано для этой ночи, и оно не собиралось пропускать все самое интересное. Оно просто ждало своего часа.
Глава 53
Море шепчет, море стонет, море плачет. Не шелестит, не плещется волнами, разбиваясь о прибрежные скалы, а говорит человеческим голосом. Кричит тихо, почти беззвучно, умоляет, просит: «Дочка, милая, пожалуйста… Пожалуйста, милая, мне больно, пожалуйста…»
Ивонн Ванмеер знает этот голос, знает как никто другой. Голос не моря, а ее несчастной умирающей матери. Голос сожранного болезнью человека, которому уже не помогают лошадиные дозы обезболивающего, у которого не осталось ничего, кроме отупляющей боли, огромной, как раскинувшееся перед Ивонн море. Этот голос рвет сердце Ивонн в клочья. Каждое слово, произнесенное этим голосом, – терновый шип, вонзающийся в грудь, каждое из бесконечных «пожалуйста» оборачивается глубокой кровоточащей раной. Она не столько слышит эти мольбы, сколько чувствует их. Скоро от сердца совсем ничего не останется, только черная дыра в трепещущей клетке ребер.
Но самой матери здесь нет. Ивонн идет вдоль кромки прибоя, по узкой песчаной косе. Слева от нее – бесконечное море, тяжелые волны цвета бутылочного стекла накатывают на пляж и лижут ее босые ступни. Справа от Ивонн высится отвесная скала из красного камня, ровная, как кирпичная стена. Ивонн смотрит вперед, оборачивается назад, но не видит, где стена начинается и где заканчивается. Волны, которые омывают ее ноги, не холодные и не теплые. Ивонн вообще не ощущает их как воду, только чувствует ритмичные толчки. Странное море, неправильное. Оно совсем не похоже на то море, которое помнит Ивонн. На пляже здесь нет ни ракушек, ни гальки, ни гниющих водорослей… Не исключено, что и в толще вод не плавают рыбы, а по дну не ползают крабы и морские звезды. Но кто-то в этом море живет – кто-то очень-очень-очень большой, ибо кто еще может вместить в себя столько боли?
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Помоги мне, дочка, помоги мне, милая…
От этого крика-шепота у Ивонн звенит в ушах. Она останавливается, обратившись лицом к морю. В небе нет ни единой чайки, до самого горизонта – ни паруса, ни рыбацкой лодки. Да и сама линия горизонта отсутствует, не понять, где серо-зеленое море превращается в серо-зеленое облачное небо.
– Дочка, пожалуйста, мне больно…
Ивонн зажимает уши ладонями, но голос моря, голос ее матери, проникает сквозь любые преграды.
– Помоги…
– Я сделала все, что могла! – Ивонн гадко слышать свой голос, резкий, как чаячий крик. – Я сделала все что можно!
Море, или ее мать, не слышит или просто не способно воспринимать слова. Ивонн оказалась в ловушке, зажатая между бесконечной болью и каменной стеной, которую ей не преодолеть. И она идет дальше, вдоль кромки прибоя, не веря, но надеясь и молясь о том, чтобы найти выход.
Она одета в легкое платье с оборками, на голове – соломенная шляпка с голубой лентой. Ивонн знает, что это то самое платье и та самая шляпка, которые она носила в то лето, когда они с матерью и ее любовником ездили на море. Странное дело: тогда ведь ей было двенадцать, однако сейчас детская одежда ей совсем не мала. В то же время Ивонн ощущает себя отнюдь не маленькой девочкой.
– Пожалуйста, доча, мне больно…
– Чего ты от меня хочешь? – орет Ивонн. – Я не могу! Я не знаю, как тебе еще помочь!
Она продолжает идти. Ноги по щиколотку утопают в текучем песке, но за спиной не остается следов. А Ивонн все идет и идет… Она не знает, как долго это продолжается. Час, день, вечность? Ничего не меняется, ничего не происходит.
«Я умерла, – думает Ивонн. – Я умерла и попала в ад за все мои прегрешения. Я была плохой девочкой. Я не заботилась о своей матери, я слишком легко раздвигала ноги, я… Я умерла и попала в ад, и я это заслужила».
У Ивонн нет ни малейших сомнений в том, где она находится. Но как она здесь очутилась – этого она не помнит. Она старается, напрягает память, и что? Пустота, да и только. Мертвецам не полагается помнить о собственной смерти, мертвецы не знают, что они мертвы. Последнее, что помнит Ивонн, – сырая кирпичная стена и сильный запах хвойного одеколона, два образа, два воспоминания, которые
