Светлые века - Йен Р. Маклауд
Мы с Анной медленно брели в тумане вдоль мертвых трамвайных путей посреди Докси-стрит. С фонарных столбов свисали трупы, в сточных канавах над серыми ошметками падали с визгом дрались коброкрысы, крупнее и наглее всех, каких мне случалось видеть. Висели перекошенные двери, из разбитых витрин высыпалось содержимое. Вездесущая вонь дыма и дерьма, а также отголоски чьих-то рыданий стали привычной частью обстановки, на которую уже никто не обращал внимания. Мы увидели еще светящийся, но оборванный телеграфный провод; мальчишка в возрасте подмастерья стоял босиком на морозе и сжимал этот провод, который корчился и сиял, шепча сбившиеся с курса послания своей гильдии. Лошади и возовики бродили повсюду, одичалые и голодные, как и граждане, которые пытались их поймать. Я обрадовался, что мы выпустили Звездного Всполоха на другом берегу Темзы. Помимо фамильяров из Кэрис-Ярда по городу шаталось немало других брошенных существ. Западную часть Докси-стрит рассек огромный дымящийся провал, который окружила толпа зевак. На дне провала, то ли зарываясь в землю, то ли выбираясь из нее, сидел ямозверь колоссальных, невиданных размеров. И Сент-Блейтс был открыт – ты когда-нибудь катался верхом на тролле, гражданин? Впрочем, в лечебнице никого не осталось, ее безнадзорные постояльцы рассеялись по всему Лондону, где им предстояло бродить много дней…
В начале этого Неназванного века многие охотились друг на друга и многие сошли с ума. В церквях появились драконьи вши. Заброшенные фабрики поросли кукушкиной травой. Какие-то дети вломились на сортировочную станцию Трипп и сумели запустить один из больших локомотивов. Однако нужных заклинаний у них не было, и двигатель взорвался, а гигантское облако перегретого пара убило и покалечило десятки людей. Столько происшествий, столько историй.
Я уже тогда догадывался, что в исторических хрониках эти дни опишут совсем по-другому. В домах и дворцах малых гильдий, как ни крути, случались собрания и дебаты. Там говорили о свободе. Многие стремились что-то изменить в жизни города. Гильдейские навыки могли признать полезными, если ими не кичиться и работать, как все. А что касается богатства, то оно на самом деле не слишком отличается от бедности: и то и другое – бремя, которое следует сбросить в обмен на права, одинаковые для всех граждан. И сменодни – их по-прежнему можно было изменить. Я удивился, заслышав такие разговоры в окрестностях игольной фабрики в Хаундсфлите. В безумии первых дней нашлось место доброте. И все-таки безумие преобладало. Армии граждан-помощников все еще бродили по улицам, вооруженные дубинками и пистолетами.
Я опасался упоминать Сола или Блиссенхока. Лондон явно находился в состоянии войны с самим собой, и я не хотел привлекать внимание к себе и Анне. Многие главные улицы были перекрыты баррикадами, и парни – шалопаи, какими были мы с Солом, когда я впервые приехал сюда, – провозгласили себя стражниками. Остаток денег Сэди их не заинтересовал, но плату за проход они все равно потребовали.
– В какой гильдии вы состояли? – спросил меня «стражник» после того, как я отдал ему свой плащ.
– А разве это теперь имеет значение?
Мне не понравилось, как он смотрел на Анну. Даже пряча лицо под капюшоном, она выглядела причудливой, хрупкой.
– Да так, просто интересуюсь. Ты не похож на мизера. Она тоже.
– Ну, тем не менее мы были мизерами. Теперь-то граждане, как все?
По другую сторону улицы обнаружили нетронутый мародерами погреб пивной – наверное, единственный такой во всем Лондоне, – и оттуда как раз вытаскивали первый бочонок. Внезапно веревки лопнули, и находка разлетелась на куски, облив пивом тротуар. Один из парней заплакал, держась за руку, вывернутую не туда.
– Люди говорят, там видели гражданина Сола… – пробормотал я, кивая в направлении Норт-Сентрала.
– А-а, так вы к нему. – Моя осведомленность не впечатлила юнца, и к тому же его теперь интересовало совсем другое. – Вам надобно совсем в другую сторону. Идти придется до самого Тайдсмита…
Повезло, что один из мужчин, перехвативших нас с Анной у доков, возле ворот, когда-то был коллегой-продавцом «Новой зари». Сопровождавшие его граждане с трудом волокли опутанного цепями злопса. Один имел при себе ружье Сола; он лишился кисти. Троица выглядела одновременно опасной и комичной, но я понимал, что улыбаться не стоит. Мы устало, отрешенно переговаривались, пока шли к массивному зданию Доклендской телеграфной станции. Солтфлитби, значит? А у нашего Стэна есть братишка, который там работал… В те дни люди верили в любые истории – и непомерно банальные, и слишком причудливые.
Там, где мы шли, туман сгустился из-за дыма и близости реки. Безмолвные здания, мимо которых мы с Солом бегали в мое суматошное первое лето – и тот самый склад, пропахший чаем, – мелькнули и исчезли во мгле. Вокруг смердело, как и повсюду, но запахи усилились, когда мы наконец-то достигли мощного круглого основания большой телеграфной станции. Злопес в цепях завыл и зарычал, и ему ответили другие, запертые поблизости в кое-как сколоченных загонах. Воняло, будто в склепе, и подле здания серой массой копошились чайки, кричали и хлопали крыльями. Я поскользнулся в жиже, под ногами хрустнули кости. Потом пришлось подниматься по бесконечным извилистым лестницам, ибо никто так и не сумел запустить машины, приводящие в действие лифты. У меня болели ноги, Анна все больше уставала. Мелькали опустевшие конторы, оставленные без присмотра кормила, застывшие пишущие машинки, похожие на головы насекомых; еще недавно здесь царила великая гильдейская суета.
Наконец мы добрались до верхних этажей, которые архитектор, поддавшись финальному всплеску вдохновения, расширил и наполнил стеклом, так что здание заливал серый зимний свет. Последний лестничный пролет – и мы оказались среди деревянных панелей и гладких серых ковров, которые тянулись от окон, словно
