Школа дорог и мостов - Тамара Витальевна Михеева
Мия и Кьяра кивнули.
– Нам нужна нить, чтобы залатать свой мир, – сказала Мия. – Ее мы и спрядем.
– Но как…
– Просто делайте свое дело, пряхи, – процедила сквозь зубы Кьяра. – Делайте свое дело.
Джалар кивнула. Иногда это и правда единственный способ преодолеть невыносимое – просто хорошо делать свое дело.
Со спины к ним подошли солдаты и стали толкать ружьями, сгоняя к берегу озера. Это был высокий берег, летом он весь покрывался белым клевером и подорожником, а сейчас на нем только-только проклюнулась мать-и-мачеха. Они остановились перед самым обрывом, под соснами, и темная вода Щучьего озера глянцево блестела под вечереющим небом.
* * *
Уна прислушалась.
Край грохотал тысячью тысяч слов. В них не было стройности, они клубились, сталкивались друг с другом, взрывались и прятались – и Уна не могла разобрать, где начало и есть ли конец, где верх, где низ, где свет, а где тьма, где кончается одно и начинается другое. И в этом хаосе не было добра – и зла тоже не было, потому что не было жизни. Слова вспыхивали серебряными искрами – таким бывает ее северное море весной, и Уна эту искру ухватила, потянула, руки ее вспомнили, как это делать, ведь дни на острове Птичка, прожитые с Патой, когда пряли нити из козьей шерсти, света и историй, стали ею – ее умением, ее даром. Она тянула искры своих воспоминаний о бабушке и о любви к ней, и серебряные искры спрядались в нить. Нить была легкой и непрочной, она была так хрупка и тонка, что, казалось, вот-вот порвется, лопнет, не выдержав движения. И тогда Уна обернулась.
Рядом с ней стояла Лита. Она сосредоточенно смотрела перед собой, а ее чуткие крепкие руки повитухи безостановочно двигались – они тоже пряли невидимую нить. И эта нить – золото и медь – сплеталась с серебром Уны, усиливая его. Уна глянула в другую сторону – там стояла Джалар, и перед ней клубился сизый туман с красными всполохами. Джалар протянула к нему руку, и Уна поняла, что нить у той будет прочной и ровной, цвета спелой брусники, она сможет вобрать в себя все слова этого мира, говорящие со всеми и с каждым – о своем.
Уна пряла и чувствовала нити других прях. Кьяра пряла океан, а Мия – дорогу сквозь все миры, Тайрин населяла эти миры разными существами, такими разными и такими похожими…
«Любовь, – думала Уна, – все дело в любви». Она пыталась отыскать ее в своем сердце, как отыскала однажды прощение для Семи островов, но она не знала Анилу, ничего не знала о ней и ее мире…
И вдруг Лита начала петь, выстраивая хаос слов в стройность песни:
Я тянула нить из кромешной тьмы,
Я пряла из звезд тонкий нежный свет.
И спряла я жизнь, ту, где я и ты,
И спряла я путь, тот, что даст ответ.
И песня отозвалась в Уне, будто распахнула самый дальний, самый заветный тайник, и она подхватила:
Были в нити моей
И боль, и тоска.
Были в нити моей
И любовь, и мечта.
А еще твой голос и твоя рука —
Посмотри на меня, посмотри на меня.
Ранняя луна плавала в озере, пойманная сетями травинок. Тайрин смотрела на нее и пела перевалу Чок, пела Санди, пела своей семье. И тем, кто стоял сейчас рядом с ней на берегу.
Они пели уже все вместе. И ни одна не сбилась, не сфальшивила, хотя никто никогда не слышал еще этой песни, она рождалась прямо в это самое мгновение и была таинством, о котором они даже не ведали, но которое сохранится в веках.
Там, где тропы тобою пройдены,
Был размотан клубок моих слов и грез.
Все дожди, что в ладони собраны,
Стали звездами, стали солнцами.
Краем глаза Кьяра видела, что старая пряха стоит с ними в одном ряду и тоже тянет нить. Это злило и тревожило, но она не могла бросить свою, чтобы остановить ту, у которой, оказывается, так много имен: Анилу, жрица Семипряха, Навь, сбрендившая пряха… «Зло многолико и разнообразно, у него тысяча лиц, – думала Кьяра. – Мы так долго молчали и повиновались, мы ничего не делали, и вот оно здесь, стоит рядом с нами, оно часть нас, и единственное спасение лишь в том, что нас – больше». Кьяра заставила себя не думать о том, что за нить они сплетут все вместе. Она думала о Ньюке-Чоль. О ее смехе и ее теплых ладошках, о ее непонятных словах и легких, как пух, волосах. О том, как много дел на острове, которые ей надо и, главное, которые она хочет сделать, чтобы жизнь там стала чуточку прекраснее. И о том, как она позовет всех прях в гости. Всех, кроме одной.
И ткать
В этот раз все было по-другому. Сашу выбросило на зеленый луг. Было понятно, что здесь весна, совсем недавно сошел снег и пробилась трава, Саша лежала, уткнувшись в нее носом, и медленно приходила в себя. А потом услышала песню.
Мелодия будто прорастала из этой земли, текла вверх по травам и деревьям, отражалась от неба и разливалась по миру. Какому именно? Саша села, огляделась. Она не могла разобрать слов, хотя они вроде бы и были, но, может быть, пришло ей тут же в голову, может быть, этот мир и был словами, а потому они воспринимались здесь как воздух, и воздух этот был чистым и свежим. Он был новым, только что родившимся. Саша поднялась на ноги, увидела в траве клубок зеленых ниток, вдохнула поглубже. Подняла его и шагнула вперед.
И тут же поняла, куда попала. Это был риланский лес. Лес, где танцевала Тайрин. Ворота города были распахнуты, и никто их не охранял. Саша вошла в них, не удивляясь, что город пустынен, будто покинут всеми жителями. Она узнавала его и в то же время понимала, что это другой город, не та Рила, в которой она познакомилась с Тайрин, Тинбо и остальными, будто только кусочек ее взяли, вырезали и перенесли в другое место. Саша не думала, куда шла, – ноги сами несли ее по лабиринтам улиц, пока не вывели на площадь Отбора, на Библиотечный холм. И вокруг этого холма не было ничего.
Саша сидела в
