Славгород - Софа Вернер
– Больше не могу. Все…
– Отвезите ее домой, – заботливо требует Поля, но Шура и Галка разводят руками – они без прав. – Да ну что ж такое!..
Ильяну суют в ближайшую машину, приказывают сидеть тихо и водитель отвозит по нужному адресу – ему приказали, чтобы ни на какие просьбы не реагировал и никуда не сворачивал. Она и не просит – тихо смотрит в окошко, даже не плачет. Стекло от горячего дыхания запотело, и Ильяна по-детски водит по нему пальцем. Она складывает миллион вариаций буквы Р, прежде чем машина останавливается у отчего подъезда.
Вэл уже оправился от травм к тому времени, как Ильяна вернулась, предав его идеалы своим возвращением к животному миру. Не зная деталей, отец легковерно принимает ее в свои объятия и целует в макушку, когда она облегченно плачет в его руки. Лавр уже спит, но он так сердится, что все равно бы не вышел к двери.
– Спасла, кого хотела?
– Нет, – совсем тихо и стыдливо отвечает она. Столько бегала и не спасла. – Только испортила все.
– Ну ничего-ничего, – Вэл гладит ладонью по дрожащей спине, – ты попыталась, даже вопреки желаниям утопающего. Это уже хорошо. Главное, что сама цела. Знаю, что ты была там сегодня. Не суйся больше, я прошу тебя… Я бы за тебя – кого угодно…
– И она за меня, пап. – Ильяна долго гнала от себя эту мысль, но с правдой смирилась, пока ехала в машине. – Она там – за меня. Казнить должны меня.
* * *
Стихийный митинг у института Брюхоненко, куда перевели Гришу для подготовки к эвтаназии после суда, разогнали силой – и быстро. Подобного в Славгороде еще не видели: цепь из людей в черной форме, в шлемах, отражающих толпу; в руках – щиты, которые становятся стеной, если люди эти толкаются сообща. Напор – давящий, плотный, душный – вытеснил всех недовольных со двора института, и некоторые из них были затоптаны этими незваными гостями. Гриша сама не видела этого, потому что у нее в палате заколочены окна. Щель для проветривания не позволит разглядеть даже и части того, что так живописно описывает ей болтливая медсестра.
– Никакой физической силы! – Неясно, чему медсестра удивляется, милосердию власти или бездействию. – Хотя совершенно ясно, что им ничего не стоит пустить какие-то особенные меры в ход.
Гриша не отвечает ей, лежит и смотрит в потолок. Множество раз при появлении медицинского персонала она выражала свое почтение – приветствовала подъемом, стойкой и наклоном головы, затем опять садилась и держала спину прямой, пока из кабинета не вышли. Но лежа ей легче справляться с досадой и болью. Доктор многозначительно хвалит ее за отдых и сбережение сил. Осмотры напоминают врачебную комиссию перед выходом на очередной год работы – диспансеризацию как раз проводят весной.
Мерки соответствия всегда очень высокие – но на сей раз никто не тыкает Гришу в ее конституцию тела и не спрашивает, намерена ли она беременеть. Лишь гинеколог чуть опечаленно говорит: «Красивая у вас матка, и трубы очень крепкие», но уже не добавляет это приземленно-сочувственное: «Жаль, что рожать так и не собрались». Ей остается только поставить галочку, что никакой тайной беременности нет, и Гришу действительно можно отдавать под приговор. И не можно – а нужно.
– Вы как себя чувствуете? Жалобы есть какие? – Сестра милосердно склоняется над ней, чтобы поймать пустой взгляд. «Зря врачи так пичкают ее седативными», читается в ее глазах. Прочную волну сопереживания Гриша здесь чувствует только от нее – потому что они с ней по крови принадлежат одному виду, все остальные же страшатся и обходят палату смертницы десятой дорогой.
– Нормально, – нейтрально бормочет Гриша, – нормально все.
– Ладно-ладно, – говорит медсестра недоверчиво, – тогда вот, держи, – кладет на сложенные на животе ладони криво ламинированный листок. – Это меню. Меню для последнего ужина. Можешь выбрать любое блюдо, и на сладкое что-нибудь – что захочешь…
– Мгхм. – Она едва заметно кивает, не двигаясь. Медсестра спешно прощается и выскакивает из палаты.
Противно даже думать о еде сейчас, тошно, что ее предлагают взамен жизни. Любое блюдо в меню несъедобно для Гриши, как его ни поставь; в ожидании ее передерживают, сутки и ночь – много для покосившегося от правды ума. Если бы на пути к этой палате ей никто не встретился, то и лежала бы она по-другому – на спине, спокойно, прикрыв глаза. А сейчас, вся сжавшись в комок и подобрав под голову кулаки, она упирается лбом в холодную стену и кусает сухие губы, размышляя только о последнем своем месяце, словно всей предыдущей жизни не помнит.
Гриша слышала, как говорят: «Никогда не поздно начать». Сейчас время такое, что старики ездят на велосипедах, а уже не юные девушки начинают шахматные карьеры и за пару лет доходят до звания чемпиона города. На родной школьной сцене с недавнего времени ставят взрослые спектакли – по советскому репертуару, но сами же делают, и без профессиональных режиссеров и актеров, и с дыркой в полуразрушенной сцене – на одном энтузиазме. Гриша все хотела сходить на «Вишневый сад», но так и не добралась. Гриша вообще до многого не добралась.
В комнате неисправная розетка опасно искрит, а диванная подушка как проломилась – так и стоит со вмятиной в каркасе. Постричься нужно, потому что волосы на затылке начали сваливаться как шерсть – самой не распутаешь. Физическую форму нагнать бы, как раз за домом сосед свою маленькую коморку со штангами и перекладинами самодельными из трубы открыл. Книги! Мама накопила немного книг, тысячу раз наказывала ее беречь, потому что доставать их было тяжело – куда ее теперь? Гриша так толком никакую из книг и не прочла; открывала, зевала от усталости и засыпала в обнимку – не одна уже, правда, а с дивно названными героями.
– Григория? – осторожный голос предупреждает из-за стеклянной перегородки. – К вам посетитель.
Гриша крепко жмурится и закрывает ладонью рот и нос, не желая чувствовать чье-либо присутствие заранее. Голос пришедшего существа не сразу отражается от стен. Грише страшно, что за ней пришла Ильяна – тогда ее непременно схватят и посадят в соседнюю палату с сообщницей рядом. Гриша совершенно осознанно предложила себя на откуп, и Илле бы лучше продолжить заниматься своими незаконными делами, а не лезть врагам в пасть.
Шуршание одежды, звук царапания ногтей о шпатлевку, невесомые шаги – и лязг цепи, висящей между браслетами наручников. Это не Ильяна.
– Уж тебя я точно не ждала.
– Я пришла попрощаться.
– Мы прощались
