Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Но если советник… э-э… Лори уверяет, что…

– Значит, Лемур, вне всяких сомнений, мертв. В противном случае он побеседовал бы со мною лично. Либо показался бы в Хузгадо. Либо и то и другое.

– Но пусть даже так, Твое Высокомудрие…

Возражения коадъютора, словно поддержав нетерпеливый взмах узкой ладони Кетцаля, оборвал очередной раскат грома.

– Сумеет ли Аюнтамьенто одержать верх без него? Вот в чем вопрос, патера, вот в чем вопрос! Мне нужно твое мнение.

Дабы заручиться хоть каким-нибудь временем на раздумья, Ремора потянулся к собственной чашке, отхлебнул давно остывшего чаю.

– Помимо Аламбреры, немало оружия и боеприпасов… э-э… так сказать, мускулов всякой распри, хранится в… э-э… расположении расквартированной в городе стражи.

– Это я знаю сам.

– Ну, а Аламбрера, Твое Высокомудрие – сооружение весьма… мм… внушительное. По моим сведениям, одна ее наружная стена достигает двенадцати кубитов… э-э… в поперечнике… однако Твое Высокомудрие полагает, что нынче вечером она сдастся? Могу ли я узнать, из каких источников Твое Высокомудрие почерпнул сии сведения, прежде чем высказать мнение?

– Ни из каких, – буркнул Кетцаль. – Просто-напросто размышляю вслух. Если Аламбрера продержится еще день или около, патера кальд Шелк проиграл. Таково мое мнение. Теперь я хочу услышать твое.

– Твое Высокомудрие оказывает мне великую честь. По-моему, тут следует принимать в расчет также… мм… спящую армию. Несомненно, советник Лемур… э-э… Лори не замедлит призвать ее… э-э… под ружье, буде сочтет положение… мм… угрожающим.

– Твое мнение, патера.

Чашка Реморы задребезжала о блюдце.

– Пока… э-э… верность городской стражи остается… мм… безукоризненной, Твое Высокомудрие… – Осекшись, Ремора шумно перевел дух. – На мой взгляд, хотя я, разумеется, в делах военных… мм… не специалист, пока городская стража верна властям, патере кальду… э-э… мм… победы не одержать.

Казалось, Кетцаль слушает только грозу: часы в форме гроба, стоявшие у дверей, успели оттикать не менее пятнадцати раз, а комнату все это время наполняло лишь завывание ветра да хлесткий стук дождя в стекла окон.

– Ну а, допустим, тебе сообщили, что часть стражи уже перешла на сторону Шелка?

Ремора невольно вытаращил глаза.

– У Твоего Высокомудрия?..

– Не имеется никаких резонов так полагать. Вопрос мой – чисто гипотетический.

Прекрасно знакомый с «гипотетическими» вопросами Кетцаля, Ремора вновь перевел дух.

– Тогда я, Твое Высокомудрие, сказал бы, что в столь злосчастном положении… при столь плачевном стечении… мм… обстоятельств наш город окажется в… мм… весьма опасных водах.

– А Капитул?

Ремора удрученно поник головой.

– И Капитул также, Твое Высокомудрие. В той же степени, если не хуже. Будучи авгуром, Шелк вполне… э-э… вполне может объявить себя не только кальдом, но и Пролокутором.

– Действительно. Почтения к тебе, коадъютор, он не питает?

– Отнюдь, Твое Высокомудрие! Совсем… э-э… наоборот!

Кетцаль молчал, прихлебывая из чашки бульон.

– Неужели Твое Высокомудрие… э-э… намерен поддержать сторонников… мм… патеры кальда силами Капитула?

– Поручаю тебе, патера, составить и разослать циркуляр. В твоем распоряжении почти шесть часов, и этого более чем достаточно, – распорядился Кетцаль, не отрывая взгляда от чашки с неподвижной, густой бурой жидкостью. – После службы в Великом Мантейоне я его подпишу.

– Наказ всему клиру, Твое Высокомудрие?

– Подчеркни особо: наш священный долг – утешение раненых и Прощальная Формула для умирающих. Намекни также – намекни, избегая определенности в утверждениях, что…

Осененный новой идеей, Кетцаль умолк.

– Да, Твое Высокомудрие?

– Что смерть Лемура положила конец былым притязаниям советников на власть. С патерой кальдом, с Шелком ты, говоришь, знаком?

– Да, Твое Высокомудрие, – кивнул Ремора. – И не далее как вечером сциллицы имел с ним… э-э… довольно-таки продолжительную беседу. Касательно финансовых… мм… неурядиц его мантейона и… э-э… различных других материй.

– А я – нет, патера. Лично я с ним не знаком, но прочел все донесения из его досье – и от наставников, и от его предшественника. Отсюда и мои рекомендации. Прилежен, деликатен, умен, благочестив. Нетерпелив… обычное дело для его возраста. Почтителен, что подтверждаешь ты сам. Неутомимый труженик, что при всякой возможности подчеркивал его наставник по теономии. Мягок, сговорчив. В течение последних дней снискал немыслимую популярность. Преуспев в свержении Аюнтамьенто, вероятно, останется прежним этак около года, а то и намного дольше. Хартийное правительство во главе с юным авгуром, которому, дабы сохранить за собою власть, потребуются опытные советчики…

Ремора истово закивал.

– В самом деле, Твое Высокомудрие, в самом деле! Вот и меня осенила та же… э-э… светлая мысль!

Кетцаль качнул чашкой в сторону ближайшего из окон.

– Как видишь, мы претерпеваем перемену погоды, патера.

– И… мм… на удивление основательную, Твое Высокомудрие.

– К ней надлежит приспособиться. Вот отчего я спрашивал, умеет ли юный Наковальня плавать. Сможешь связаться с ним, передай: пускай гребет смело, не жалея сил. Все ли ты понял?

Ремора вновь закивал.

– Я… мм… приложу все усилия, чтоб беззаветная поддержка… э-э… законной, священной власти со стороны… мм… Капитула сделалась очевидна каждому, Твое Высокомудрие.

– Тогда ступай. Ступай и займись циркуляром.

– Но что, если Аламбрера не… э-э… а?

Увы, если Кетцаль и услышал его, то никак сие не проявил. Поднявшись с кресла, Ремора попятился к выходу и, наконец, затворил за собою дверь. Тогда Кетцаль поднялся на ноги тоже, и сторонний наблюдатель (случись таковой поблизости) изрядно удивился бы, увидев, сколь он, сухощавый, сморщенный, высок ростом. Плавно, словно бы на колесах, скользя по ковру, Пролокутор приблизился к окну, выходившему в сад, рывком распахнул широкие створки, впустив внутрь проливной дождь и шквал ветра, подхвативший, развернувший его шелковично-лиловые ризы за спиной, точно хоругвь.

Какое-то время он стоял у окна без движения, не обращая внимания на косметику, телесно-розовыми и тускло-желтыми ручьями струящуюся с лица, в задумчивости любуясь тамариндом, посаженным по его приказанию под окном двадцать лет тому назад. За два десятилетия тамаринд вырос, вытянулся к небу выше множества считавшихся высотными зданий, а его глянцевитые, омытые ливнем листья касались оконного переплета и даже, пусть лишь на ширину детской ладошки, заглядывали в спальню, подобно множеству пугливых сибилл, не сомневающихся в хозяйском радушии, но, по обыкновению, застенчивых, робких… ну а породившее их дерево, взращенное личными стараниями Кетцаля, достигнув более чем достаточной величины, служило ему источником непреходящей радости. Надежное укрытие, память о родном доме, торный путь к свободе…

Вновь скользнув через комнату, Кетцаль накрепко запер дверь и сбросил насквозь промокшие ризы. Дерево даже в такую грозу куда безопаснее, хоть он и умеет летать…

Громада утеса скользнула навстречу, нависла над головой, укрыла сидевшего на носу Чистика от непогоды одновременно с последним посвистом ветра, еще разок, на прощание, хлестнувшего в лицо ледяным дождем. Окинув взглядом отвесную скалу, Чистик направил иглострел на авгура, дежурившего у фала.

– Гляди у меня, больше не балуй. Ишь, понятливый какой стал!

Гроза, разразившаяся еще на ростени, даже не думала униматься.

– Правь вон туда! – рявкнула Синель, указывая курс рукой.

Ледяные водопады, струившиеся с ее слипшихся, обвисших малиново-алых локонов, сливались в реку меж полных грудей, устремлялись к обнаженным чреслам.

Старый