Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн
Спереди желтыми буквами проштамповано имя Аида; выглядит это дешево и похоже на тюремную робу. В остальном костюм серый, того уродского оттенка, который делает мою кожу землистой. Серый не относится ни к одному из четырех цветов добродетелей, на которые нас, по идее, должны делить.
– Это мой цвет, поскольку у тебя нет добродетели? – Вопрос соскакивает с языка прежде, чем я успеваю его отфильтровать. Вчера ночью я поняла, что Аид так и не ответил на мой вопрос ранее.
– Это должно быть смешно?
Немного. Я пожимаю плечами.
Я слышу его уверенные шаги, а потом Аид появляется в моем поле зрения, становится рядом со мной у кухонной стойки. На нем джинсы с низкой посадкой и голубая футболка.
– Я ценю нечто иное, нежели остальные.
Иногда любопытная натура – это серьезный отстой.
– Что?
– Выживание.
О.
Вот еще одна наша общая черта, только мои брови изгибаются от удивления по другому поводу.
– Ты же бог. Бессмертный. Выживание в тебя встроено.
– Выжить не означает просто не умереть. – Его голос грубеет.
Если кто и в состоянии это понять, так это я.
– Ты прав. Не означает.
– В любом случае… – продолжает он и машет на мою одежду. – Только не это. – В его голосе слышны более плавные нотки, в которых я начинаю распознавать раздражение.
Не уверена, почему его бесит то, что я ношу. Это ведь я ношу. Да, это не писк спортивной моды, ну и что?
– Мне нужно хорошо выглядеть или постараться не умереть?
– Вчера ты только и твердила о том, чтобы вписаться. Обещаю, это тебя никуда не впишет. – Он скрещивает руки на груди. – А еще это намеренное оскорбление моего достоинства. Чтобы моя поборница выглядела не особо, в отличие от.
– «Не особо»? – фыркаю я. – Вот опять… Меня ждет состязание, где придется бегать и, надеюсь, не кричать. – Серьезно, кому не плевать? – Это сойдет. И вообще, хорошо, что стиль не в рамках оскорбительного, абсурдного образа, который нравится воображать почти всем, когда речь идет о спортсменках или воительницах.
– Я пожалею о том, что спросил. – Аид умащивает бедро на кухонной стойке. – Что за оскорбительный и абсурдный образ?
О. Я насмешливо хмыкаю:
– Не знаю, смотрят ли боги кино… Но у тебя есть телик, и ты смотришь новости, так что логично…
– А суть?
– Ну да. Короче, любой топик, представляющий собой просто хлипкий лифчик, из которого легко вывалить все, – за гранью непрактичности, если только не сверкать грудью, отвлекая кого-то. – Рядом со мной раздается звук, как будто кто-то подавился, пока я опытной рукой переворачиваю яичницу. – И, боги милостивые, корсеты – это прекрасно для фигуры и осанки, но бегать в этом – дерьмовая идея, не говоря о сражениях. Стесняет движения. – Я закатываю глаза и выключаю горелку щелчком пальцев. По-моему, большинство фантазий о женщинах охренительно тупые. – Забудь о коже: она удерживает весь пот. А сапоги до колен – секси и все такое, но попробуй спрыгнуть с крыши на восьмисантиметровых каблуках и посмотри, что будет.
– Думаю, я обойдусь, – говорит Аид. И добавляет после долгой паузы: – Но я был бы не против посмотреть на тебя в сапогах.
Я вздыхаю. Как же разочаровывает то, что он такой же, как все.
– Даже не смей.
– Я обязательно учту твои требования. – Он щелкает пальцами, и, как и вчера, я моментально оказываюсь в новой одежде.
Я смотрю вниз, а потом снимаю сковороду с горелки, чтобы приглядеться.
Костюм по-прежнему спортивный, только самого высокого качества. Теперь черный – видимо, это публичный цвет бога смерти, – а на материале виднеется узор черным по черному, похожий на… пламя, что ли? Узор покрывает всю водолазку под разгрузкой, а на штанах есть только простая полоска спереди.
– Теперь моя одежда более модная, чем у остальных поборников?
– Надеюсь.
Я чуть не улыбаюсь. Ему явно нравится тыкать палочкой в других богов, и, несмотря на то что этим я явно заработаю больше черных меток рядом с моим именем, я его полностью поддерживаю.
– Опять играть на публику?
– Именно.
Я делаю паузу, выворачивая шею, чтобы присмотреться к жилету. Это та самая разгрузка, которую Бун принес мне ночью. Аид оставил ее в качестве детали костюма, я в этом уверена, и теперь на груди розово-золотой нитью вышита бабочка.
Но не только.
Мои руки облегают перчатки без пальцев с розово-золотыми бабочками поменьше на тыльной стороне. Перчатки заткнуты за наручи, укрывающие предплечья, из гибкой, упругой кожи, но все же это защита. На ногах сапоги, защищающие голени, но я понимаю, что легко смогу в них бегать и даже лазать.
Ух ты. Он и правда слушал.
– Почему бабочки?
Я не смотрю прямо на Аида, но все равно замечаю, как он пожимает плечами.
– Они мне нравятся.
Мне тоже. Но вслух я этого не говорю. Не нужно объединяться на почве насекомых.
Я демонстративно выпрямляю спину. Не собираюсь его благодарить. Я ношу все это, потому что я – его поборница. Не буду благодарить его ни за что.
Я соскребаю половину яичницы на тарелку и отношу ее и чашку чая на кухонный островок, чтобы сесть там на табурет.
– Я тебе оставила, – сообщаю я Аиду, а потом хмурюсь. – А бессмертным вообще нужно есть?
– Да, но только для…
Он делает достаточно долгую паузу, чтобы я подняла глаза и впервые за все утро напрямую встретила его мерцающий взгляд. До сей поры я этого избегала.
– Для?..
– …удовольствия.
Божечки, как это слово скатилось у него с языка. Коварный, дразнящий свет в его глазах – это слишком для меня в такую рань. Не говоря о том, чтобы я делала все, чтобы не думать о его даре сразу после вручения.
Но сейчас я могу думать только об этом поцелуе. О том, как его язык скользил по моему. И если вихрь в глазах Аида хоть что-то значит, то он думает ровно о том же.
23
Завтрак чемпионов
– Классно, наверное, – говорю я, снова опускаю голову и продолжаю завтракать.
Через минуту Аид садится рядом со мной у островка с горой еды на тарелке.
– Как ты научилась готовить? – спрашивает он.
– В логове мы по очереди занимали кухню и готовили что-то типа шведского стола. Первый пришел – первый поел. – Только в конкретные часы, а потом всю еду запирали. Проспал – голодай.
– Даже начальство готовит?
– Что-то ты болтлив с утра, – ворчу я.
– Мне стоит узнать навыки, сильные и слабые стороны моей поборницы, ты так не считаешь?
Вот честно, мне бы хотелось, чтобы он не узнавал.
– Начальство – это заложники, которые выплатили долг и заслужили право не делать ничего, что им не хочется.
– Понятно. И ты планируешь заработать эту привилегию?
У меня крутит живот, а ладони мгновенно потеют. Я очень не хочу объяснять, что выплатила свой долг: мне просто больше некуда идти. Я сижу, уставившись на кусок яичницы на вилке, и надеюсь, что Аид не заметит легкую дрожь в моем голосе.
– Я люблю готовить.
Между нами опускается неловкая тишина, пока я изо всех сил пытаюсь не обращать на Аида внимания. Пока он не подцепляет ножку моего табурета и не разворачивает меня к себе лицом, и его ноги прихватывают мои колени с боков, и он так близко, что вместо завтрака я чую… его. Горький темный шоколад.
Всегда была без ума от шоколада.
Аид молчит, просто смотрит.
Я смотрю в ответ, и моя вилка, с которой чудом не свалился кусок яичницы, застывает в воздухе. Я сердито запихиваю кусок в рот и по-бунтарски жую, потом глотаю.
– Есть какая-то причина тому, что ты заставляешь меня с обожанием взирать на твое великолепие, пока я ем?
Ужасный подбор слов. Я жду какого-то комментария, типа обожать его мне придется рано или поздно или как же славно, что я наконец-то признала его величие.
Но хорошо, что я уже все прожевала, иначе бы точно подавилась при его словах:
– Я могу поймать
