Судьба Одина - Скотт Оден
В конце шествия Гримнир заметил свою мать, Скрикью. Она, по крайней мере, была такой, какой он ее запомнил, — высокая, светлокожая, как Гиф, но худая и злобная, как хищник; у нее были желтые, как у кошки, глаза. Свои черные волосы она заплетала в толстые косы, в которые были вплетены резные золотые и серебряные нити. Она оценивающе поглядела на Гримнира так же, как львица глядит на свою добычу.
— Так ты один из моих бастардов, да? — сказал Балегир. Гримнир ощетинился; он перевел взгляд с матери на стоявший перед ним мешок с салом. Он встретился взглядом с отцом, ответив огнем на огонь.
— Это ты мне скажи, — ответил Гримнир. — Моя мать королева, или ты родил меня от какую-то дешевой шлюхи, с которой развлекался?
— Следи за своим языком, крыса!
— Следи за своим, червяк!
Еще пару мгновений они сердито смотрели друг на друга, прежде чем Балегир фыркнул и сел на левый трон.
— Да, он один из моих! — Скрикья протиснулась мимо Гримнира и встала между двумя тронами, положив руки на спинки каждого из них.
— Значит, ты был последним из нас, кто оставался наверху, да? — сказал Балегир. Не дожидаясь ответа Гримнира, он взглянул на Кьялланди. — Это доказывает мою точку зрения, прямо сейчас.
— Это ничего не значит, — отрезал Кьялланди.
— Какую точку зрения? — Гримнир переводил взгляд с одного короля на другого, затем склонил голову набок и пристально посмотрел на Гифа. — Нар! Какую точку зрения?
Старый Гиф вздохнул, как будто разговор только разбередил старую рану. Он жестом велел рабу принести еще эля.
— Рагнарёк, — сказал он наконец. — Мой отец считает, что Сумерки богов уже должны были наступить, и, поскольку этого не произошло, значит, что-то произошло в верхних мирах Великого Ясеня. Какое-то предательство, о котором мы не знаем, привело к задержке вызова Вигрида. Балегир, присутствующий здесь, верит в обратное — в то, что все сложится само собой, в свое время. Да, он считает, что мы должны сосредоточить наше внимание на свержении Манаварга и уничтожении так называемых Истинных Сынов, прежде чем беспокоиться о том, что происходит за пределами наших берегов.
Балегир кивнул. «Они — реальная угроза, здесь и сейчас! А не какой-то наполовину выдуманный заговор, который мог состряпать Асгард!» Скрелинги Глаза заулюлюкали в знак согласия, стуча своими кружками и изрыгая проклятия.
— Я никогда не говорил, что Истинные Сыны не представляют угрозы, ты, скотина! — сказал Кьялланди. — Только то, что для нас нет бо́льшей проблемы, чем разрушение Девяти Миров! — Его слова заставили скрелингов из Оленьего черепа вскочить на ноги. Рукояти оружия застучали по столам на козлах; кто-то швырнул в сыновей Балегира кувшином с элем. Казалось, неминуемо новое убийство…
— Тишина! — взревела Скрикья, как Мать Чудовищ, отчитывающая своих детенышей. — Пусть они говорят, вы, свиньи!
Гримнир посмотрел на Гифа:
— А ты? Как ты считаешь?
— А ты что думаешь, маленькая крыса? — ответил Гиф. — Я, конечно, на стороне своего отца. Я бы пошел еще дальше: где Спутанный Бог? — Гримнир заметил, что при этих словах оба лагеря закивали головами. — Никто из нас не видел Отца Локи со Старых времен. Я его герольд, и я не видел его и не слышал его зова с тех пор, как мы потерпели поражение в Железном лесу. Где он? Радболг и еще несколько скрелингов отправились на разведку за пределы Настронда, чтобы собрать все слухи, какие только могли, но никто не вернулся…
— Подожди. — Гримнир поднял руку с черными ногтями. — Что значит, отправились за пределы Настронда? Разве мы не застряли здесь, пока не протрубит Гьяллархорн?
Хрунгнир рассмеялся и хотел было сказать что-то, несомненно, уничижительное, но злобный блеск в желтых глазах Скрикьи заставил его замолчать. Гримниру ответила она.
— Мидгард и верхние миры навсегда закрыты для нас, но мы можем приходить и уходить, когда захотим, в нижние миры. Хотя это… не лишено своих опасностей.
— Да, — кивнул Гиф. — Те, кто живет за пределами Настронда, охотятся на нас, как на паразитов. От троллей, ётунов и мстительных ландветтиров до наших проклятых кузенов двергов и их союзников, жестоких маленьких альвов, эльфов Альвхейма. Все они хотят отхватить кусок нашей шкуры. Что еще хуже, если один из этих игривых дураков решит засунуть тебе в глотку ярд стали… это все. От этого нет возврата. — Гиф позволил болезненной гримасе исказить его черты. — Боюсь, такова была судьба Радболга.
— Напрасная трата хороших парней, — пробормотал Балегир.
Кьялланди искоса взглянул на него:
— Я не согласен.
— Значит, вы все поубивали друг друга из-за этого? — Гримнир покачал головой.
Гиф пожал плечами.
— Мы убивали друг друга и из-за меньшего.
— Не суди нас слишком строго, Гримнир, сын Балегира, — сказал Кьялланди. Его острый взгляд пронзил Гримнира до костей. — Убивать — в нашей природе. Такова наша природа, мы были рождены для разрушения и войны; это цель, данная нам Спутанным Богом. Какая разница, убиваем ли мы из-за малейшей обиды или из-за величайшего оскорбления? — Он поднялся со своего трона и подошел к их столу. Он снял Хат с доски, на мгновение подержал его в руке. — Мы подобны стали в этом клинке, сын моей дочери. Возраст и пренебрежение притупляют его остроту, ослабляют его. Мы подобны этой стали! — Кьялланди занес клинок над головой. — И Настронд — наша наковальня! Здесь мы становимся более смертоносными бойцами, наши навыки становятся отточенными, как клинки, прежде чем мы займем свое место на залитом кровью носу Нагльфара. Эти поля смерти Настронда, они выковывают нас, они дают нам гибкость и силу. А смерть? Смерть — это всего лишь закалка. После того, как мы остынем, мы вернемся к наковальне, и ковка начнется заново. — Рев одобрения наполнил большой зал, вырываясь из глоток скрелингов под обоими знаменами. Даже Балегир поднял свою булаву в знак приветствия, хотя в его единственном глазу промелькнула зависть.
Кьялланди кивнул. Он поднял
