Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл
А за вечно закрытыми воротами — река с пересекающим ее мостом, конец которого терялся в возникшем ниоткуда белесом мареве. По другую сторону от ворот — протянувшиеся на огромные расстояния изумрудные долины с золотыми полосками полей и островерхими гребнями дремучего леса.
Как бы ни был силен его восторг, как бы ни было велико желание рассмотреть каждое деревце, каждый колосок на поле там, в его прекрасном далеко, Финист лишь кружил над Кащеевым градом, не отклоняясь от него. Там, внизу, была Марья. Благодаря ей и случился этот полет. Только благодаря ей мечты стали реальностью.
Когда день уже начал клониться к закату, Финист вернулся. Он летел к земле, гадая, сможет ли обратиться. И как, собственно, ему это сделать?
Не успев сообразить, не успев сориентироваться, пока земля приближалась, Финист с силой ударился об нее. Охнул, боясь, что переломал себе все кости, и только тогда понял, что цел и что… человек. Марья с взволнованным лицом склонилась над ним, ощупывая его руки. Скосив глаза, Финист обнаружил, что лежит на земле в одном исподнем. Хоть не голый, спасибо и на том. Марьюшку смутить наготой было бы непросто, а вот его…
Внезапно к капищу начал подтягиваться народ — из тех праздно блуждающих по городу жителей, которые заметили падение сокола. Слишком поздно Финист сообразил, что в Кащеевом граде никогда не видели птиц. Даже он сам. Знал о них, но не видел.
— Помоги мне подняться, — прохрипел Финист.
Он недостаточно долго пробыл в птичьем теле, чтобы человеческое показалось ему чужим. А вот как говорить, как двигать при этом языком и челюстями, на мгновение забыл. Поднялся, опираясь на Марьино плечо, и вместе с ней заковылял прочь от капища.
Они прошли мимо любопытствующих, не говоря ни слова, однако пристальные взгляды поймать успели.
— Теперь оборачиваться будешь в своем доме, — велела Марья. — Чтобы внимание зевак не привлекать. Замучаешься потом отвечать на их вопросы.
Финист так и сделал.
***
Каждый раз в доме его ждала Марьюшка. Каждый раз одним своим присутствием и уверенностью в нем, которой даже ему самому порой не хватало, она помогала Финисту обратиться соколом, а после обращения — подняться и прийти в себя.
Однако слухи все же просочились. Кто-то из любопытствующих, которые видели падающую птицу, заметили и лежащего на земле Финиста, и склонившуюся над ним Полозову невесту Марью. Среди невест эти слухи и распространились. Сама Морана расспрашивала Марью, сначала мягко, потом — все настойчивей.
— И что отвечаешь? — поинтересовался Финист.
Он сидел на кровати, попивая квас. С каждым разом возвращение в человеческое обличье давалось ему все легче и… привычнее, что ли. Каждый новый полет подтверждал его право называться соколом-оборотнем. Финист был совсем не против. В конце концов, быть просто человеком — так банально и скучно…
— Туманно отвечаю, смеюсь, будто смущаюсь. Она отступает, а потом снова заводит свою шарманку, — с досадой сказала Марья. — И ладно невесты! Им я быстро хвост укорочу, только нос свой в мои дела сунут. А царицу попробуй поставь на место!
В один из вечеров Марьюшка снова пришла к Финисту — наблюдать за обращением и слушать его сбивчивые, страстные рассказы о лесах и полях, лежащих по ту сторону изгороди. Она впитывала каждое слово, но он не находил зависти в ее взгляде — в душе такой девушки, как Марья, места ей попросту не нашлось.
Сегодня она казалась чуть более хмурой, чем обычно.
— Морана все ж таки выпытала у меня про тебя. Все смеялась — что за соколик, неужто оборотень? А я не ожидала, что она про оборотней знает — весь город не знает ведь. Вытаращила глаза. Она все поняла по моему лицу, спросила, колдун ли ты. А я испугалась отчего-то за тебя — она так строго это сказала, будто колдунов на дух не переносила! Я ее и заверила, что ты простой горняк. Только тогда она в покое меня оставила, любопытствовать перестала.
— Не волнуйся, — выдавил Финист улыбку. — Горняков в Кащеевом граде много, а имя ты мое Моране не назвала. Да даже если узнает про меня — что сделает? Я эту силу ни у кого не крал, сам не знаю, откуда она у меня появилась.
Он ласково коснулся соколиного пера за ухом. Поцеловал Марью, чтобы не расстраивалась, и обратился. Уже соколом вылетел в открытое окно.
А по возвращению случилось жуткое.
Финист сразу понял, что что-то не так — как тут не понять, когда в тело впиваются осколки. С содроганием увидел, что окно со всех четырех сторон утыкано невидимыми прежде острыми иглами и длинными тонкими ножами.
Он упал на пол раненой птицей, звонко вереща. Крича от боли, оборотился.
— Марья, — прохрипел Финист, в муках катаясь по полу.
Все его тело, казалось, превратилось в сплошную рану. Под кожей ворочалась огненная боль.
Ответом ему было не ласковое прикосновение, не горячие девичьи слезы, а тишина.
Дверь скрипнула. Он, как мог, повернулся, хотя одно это движение отозвалось в нем новой вспышкой боли. На мгновение ее затмило разочарование. Это была не Марья.
В скромный дом горняка вошла царица.
— Нечисть навья, — с ненавистью, исказившей красивые черты, процедила Морана. — Когда же я избавлюсь от всех от вас? От жалких пташек, вечно скулящих волков и наглых медведей, от мерзкой нечисти, которая так и тычет мне в лицо, что в Навь мне нет входа. Что я — изгнанница. Пленница мертвого царства, хоть и владычица его.
Финист лежал на полу, хватая ртом воздух. Сочащиеся ядом слова Мораны доносились до него сквозь туманную пелену. Быть может, виной всему дурман в его голове, но он их не понимал. Не понимал, что вызвало такую сильную, раскаленную докрасна ненависть царицы.
— Где Марья? — наконец выдавил Финист.
Это единственное, что имело сейчас значение. Пускай он потеряет соколиную сущность, которая привела к его дому Морану. Марью потерять он не мог.
— Во дворце Марья, где быть ей и положено. Не с тобой, треклятым навьим колдуном.
— Я не кол…
— Сила в тебе навья. Только не знаю я, как умудрилась это проглядеть.
Потому что сила из волшебного пера
