Непокорная жена для ректора - Ольга Кипренская

Тень пробежала по его лицу. Он отставил свою чашку, и его пальцы сомкнулись вокруг моих — осторожно, но настойчиво.

— Он от него, да? — прошептал он, и в его голосе прозвучала не тревога, а что-то другое. Ревность? Обида? — Ректор даёт тебе особые задания и теперь вот это.

Тишина повисла между нами, густая, как недопитый кофе на дне чашки. Шум кофейни — смех, звон посуды, приглушённые разговоры — отступил, превратившись в далёкий гул.

— Генри... — я попыталась высвободить руку, но он не отпускал.

— Ты знаешь, что он не просто так уделяет тебе столько внимания, — он сжал мои пальцы чуть сильнее, не причиняя боли, но и не позволяя убежать. — Все в Академии шепчутся. Смотрят. Он никогда ни с кем так не занимался. Что он от тебя хочет, Алисия?

Я потянулась через стол другой рукой, как бы умоляя, случайно задев его ладонь. Тёплый, живой, настоящий. И не опасный.

— Не слушай сплетни. Они всегда приукрашивают.

— Тогда скажи мне правду. Посмотри на меня и скажи, что между вами ничего нет. Что это просто учёба и ничего больше.

Его прикосновение было тёплым. Настойчивым и в то же время деликатным. Совсем не таким, как у… Не важно. В его глазах плескалась неподдельная тревога и что-то ещё, от чего у меня перехватило дыхание.

— Между нами ничего нет, — выдохнула я и от всей души захотела, чтобы это было правдой. Хотя бы отчасти. — Он просто видит во мне потенциал. И пытается его раскрыть, чего бы мне это ни стоило. Считает, что моя проблема — в концентрации воли и управлении эмоциями.

Генри молчал несколько секунд, изучая моё лицо, ища в нём подтверждения или опровержения. Потом его взгляд снова упал на рукав, скрывающий браслет.

— Этот «потенциал» требует ношения украшений? — он наморщил лоб. — Или ректор боится, что ты совсем не умеешь себя контролировать, и поставил блокировку способностей? Я где-то видел похожий артефакт, но уже не помню где.

Сердце у меня упало. Он был так близок к истине, что стало страшно.

— Нет! — я наконец вырвала руку и откинулась на спинку стула, чувствуя, как по щекам разливается краска. — Это просто инструмент. Для контроля магии. Ничего более.

Мы смотрели друг на друга через стол, и напряжение между нами было почти осязаемым. Но это было иное напряжение — не то, что я чувствовала в кабинете Каэла. Никакого электричества, никаких странных ощущений.

Внезапно Генри глубоко вздохнул, и его лицо смягчилось. Он снова потянулся через стол, но на этот раз его рука легла поверх моей — легко, почти невесомо.

— Ладно. Прости. Я не хотел давить на тебя. Просто... — он запнулся, и на его скулах выступил лёгкий румянец. — Просто ты мне небезразлична, Алисия. И мне больно видеть, что ты несчастна.

Он посмотрел на меня с такой открытостью и такой уязвимостью, что у меня защемило сердце.

— Генри, я...

— Давай встречаться, — выпалил он вдруг, срываясь на шепот. — По-настоящему. Не тайком в кофейнях. Я хочу проводить с тобой время. Гулять. Говорить обо всём. Защищать тебя, если понадобится. Быть с тобой.

Я замерла.

Его слова висели в воздухе между нами — сладкие, пугающие, невозможные. Я видела его искренность. Чувствовала тепло его руки. И мне отчаянно хотелось сказать «да». Ухватиться за эту соломинку нормальной жизни, за эту возможность быть просто девушкой с парнем, а не пешкой в чужой игре.

Но потом я посмотрела на свой рукав. Вспомнила о браслете. О его хозяине. О том, что даже сейчас, в этой уютной кофейне, я не была свободна.

— Я... не могу, — прошептала я. Богиня, почему всё так сложно? — Генри, ты не понимаешь. Сейчас... сейчас не лучшее время. Для чего-то такого.

Его рука на мгновение замерла, затем медленно отодвинулась. Боль промелькнула в глазах и сменилась обидой и непониманием.

— Потому что он? — спросил он тихо, и в его голосе не было уже ни злости, ни ревности, только горькое разочарование.

— Нет! — я в порыве потянулась к нему, схватив его за руку, чтобы он не ушёл совсем. — Не поэтому. Я... я просто не могу никому ничего обещать. Сейчас. У меня слишком много обязательств. Перед академией. Перед собой. Я хочу стать лучшей, понимаешь?

Я лгала. И мы оба это знали. Но это была единственная ложь, которую я могла ему предложить. Лучше так, чем правда.

Он смотрел на наши соединённые руки, потом медленно поднял на меня взгляд.

— И когда эти «обязательства» закончатся? — в его голосе снова появилась слабая надежда.

Я безнадёжно покачала головой.

— Я не знаю.

Мы сидели так ещё несколько минут, в тягостном молчании, слушая, как за окном капает с козырька последняя дождевая вода. Магия вечера была разрушена, но между нами осталась какая-то новая, хрупкая связь — неловкая, болезненная, но настоящая.

— Ладно, — наконец сказал он, выдыхая. — Я не буду давить. Но моё предложение остаётся в силе. По крайней мере пока. Хорошо?

Он улыбнулся, и в этой улыбке была такая грусть, что мне захотелось плакать.

Я кивнула, чувствуя, как комок подступает к горлу.

Мы допили остывший шоколад и вышли на улицу, на свежий, холодный воздух с запахом мокрой после грозы земли. Он проводил меня до ворот Академии, и мы молча стояли несколько секунд, не зная, как попрощаться.

— До завтра, Алисия, — Генри повернулся и быстро ушёл, оставив меня наедине с мыслями и странным чувством потери чего-то, что едва успело начаться.

Браслет ощутимо нагревался, напоминая, что надо заглянуть к Каэлу. Прям чувствую, что он не отстанет.

Как я прекрасно жила бы, если бы не он.

Глава 30

Кабинет ректора встретил меня, как всегда, своим особым миром — тишины, старинных фолиантов и густого, почти осязаемого аромата старого дерева, пергамента и чего-то неуловимого, что было сущностью самого Каэла — холодного, чистого, горный воздух на заре.

Я вошла, внутренне сжавшись в ожидании бури, ледяного гнева и всего того неприятного, на что способен ректор. Каэл остаётся Каэлом.

Но бури не последовало.

Он стоял у огромного окна, распахнутого настежь, впуская внутрь прохладу ночи и далёкий шум Файрвуда. На нём не было мантии, лишь тёмный шёлковый халат, подчёркивавший его высокую, атлетическую фигуру. В руке он держал хрустальный бокал с тёмно-рубиновой жидкостью, но казалось, он забыл о нём. Он смотрел в ночь, и в его осанке читалась не привычная властность, а глубокая усталость.

— Ты пришла, — его голос прозвучал