Река Великая - Максим Николаевич Николаев
— А что будет, если мы за остров ловить пойдем?
— Ничего не будет.
— Почему тогда не идем?
— Нельзя. Там чужая вода.
— А правда, что староверы все вместе в бане моются?
— Говорят, правда, — отвечает отец. — У них баня — общая на всю деревню.
— А разве можно так, что тети с дядями?
— А за что нет? И расход дров меньше, и тетям дядь ждать не надо. Отец Власий вон говорит, что в старину все так мылись.
У них в Малых Удах даже камни на реке все с именами: Жеребячий, Клобук, Егоркин, Лепеха, а целый остров никак не называется. Наверно, потому что он здесь — один-единственный. Летом на лодке к островку не подойти из-за тины и камышей, а в половодье его затапливает, и кажется, что ивы растут прямо посреди Великой. Нынче, считай, так же. Только по деревьям, черным и тонким зимой, можно опознать остров на густо заснеженной реке. Снег Матвею выше валенок. Папа взял бы его на руки, но сам груженый: ящик, пешня.
Когда они поравнялись с дядей Борисом, тот встал со своего раскладного брезентового стульчика, стащил рукавицу и протянул теплую ладонь сначала отцу, а потом сыну. Вдобавок к рукопожатию он еще зачем-то состроил Матвею рожу — смешную, но, на самом деле, нет.
Перед каждой из круглых-прекруглых, пробуренных буром, лунок на их с папой месте лежало по удочке на подставке.
— Дядя Борис, а за что вы наше место заняли!
— Не «за что», а «почему», — важно поправил майор, — «за что» только в вашей деревне говорят.
— Так мы же в нашей деревне и есть!
— Когда вырастешь, в город переедешь. Над тобой там смеяться будут.
— Не перееду!
— А что ты здесь делать будешь?
— С батей рыбалить буду! На этом месте!
— Ты почему, кстати, не в школе?
— Карантин у них. Полкласса гриппуют, — отвечает за Матвея отец.
— Надька моя тоже третий день с температурой, а я ничего. Во! Лучшее средство! — Из пятнистого бушлата Прилуцкий достает фляжку с выгравированной пятиконечной звездой, раскручивает, делает глоток и самодовольно икает коньяком. — В школе-то нравится?
— Не нравится!
— А чего так? Читать-писать научат.
— Я и так умею!
— Дашка его научила, летом занимались, — вставляет отец.
Дядя Борис Прилуцкий — майор, артиллерист. В Малые Уды они с тетей Надей приехали из Пскова ухаживать за тети Надиной матерью. Когда она умерла, остались тут и открыли ларек вместо магазина, который хулиганы сожгли и разломали еще когда Матвея на свете не было. Квартиру в городе они оставили младшему сыну.
Во всех Малых Удах у дяди Бориса одного есть настоящий, импортный спиннинг, а теперь еще по почте из Китая прислали рыбогляд. Прибор в оранжевом корпусе лежит на льду перед лункой, в воду от него тянется тонкий проводок.
— Это окуни?
— Или ерши, — подсказывает Прилуцкий.
— А это щука, може? — Матвей уже забыл, что сердился на дядю Бориса, и, сидя на корточках, тычет пальцем в самую жирную черточку на двухцветном дисплее.
— Стоит, чтоб ее!
Отец вместе с ними наклонился к эхолоту:
— Зимой щуку попробуй вытащить!
— Я всё на жерлицу хочу попробовать.
В одной из лунок мелко задрожал оранжевый поплавок. Отец заметил это краем глаза:
— Дробит!
Прилуцкий вскакивает с маленького рыбацкого стульчика, хватает удилище и коротким движением подсекает плотву. Рыбина бьется в его руках. Перед тем, как бросить ее в ящик, он ощупывает пузо и сообщает:
— Икряник.
Из другого отделения ящика майор достает цветную шкатулку с иероглифами, похожую на маленький сундучок. Внутри на белом мху извиваются красные черви.
Майор закрепил на крючке вертлявую наживу и вернул удочку на подставку. Разогнув спину, он замер, сощурясь вдаль. Староверы из Ящеров рядом со своим берегом уже нарубили лунки во льду, и теперь возились с сетью.
— Уловы-то у них, конечно… Природный феномен. Недаром так за свой участок держатся. Экспедицию бы к ним биологическую снарядить, да они не пускают никого.
— Да был же у них ученый.
— Какой?
— В советское время.
— Биолог?
— Не биолог, а то ль историк, то ль этот — который песни со сказками собирает.
— Это — да, много про них сказок рассказывают.
— Много, да, — равнодушно соглашается Матвеев отец.
— Говорят, Андрюха к ним ночью на пристань лазил?
— Какой Андрюха?
— Да какой! Андрюха! Деверь не твой!
— Мне не говорил. Матюх, ты удить будешь?
Матвей как завороженный не может оторвать глаз от эхолота. Отец отмеряет три коротких шага от крайней лунки Прилуцкого, снимает ящик с плеча и долго расчищает валенком снег.
Старая пешня им досталась в наследство от Матвеева деда, царство ему небесное. Ржавая, но зато тяжелая, такой нынче в магазине не купишь: Матвей ее только двумя руками поднимает, а одной — никак. Зато отец — сильный, как хочет может. Краем глаза мальчик видит, как тот заносит пешню над будущей лункой. От удара железа о лед над расчищенным кругляшком взметается фонтан хрустальных брызг. Черточки на сером экране эхолота бросаются врассыпную.
* * *
— А правда, что у вас, старообрядцев, говорят: «кто чай пьет, тот отчаивается»?
— Это, может, у поповцев или единоверцев так. У нас — нет, — не оборачиваясь и не сбавляя шага, ответила Любава Андрею Евстафьеву. Снег тихо поскрипывал у них под ногами.
— И чай пьете?
— Славичи пьют, они любят. А у нас дома — квас, слава Богу.
Помянув Господа, Любава перекрестилась рукой в вязаной рукавице с геометрическим орнаментом из линий и ромбов с точками.
Во второй руке она несла лукошко с покупками из ларька Прилуцких: сумки у староверов были не в ходу. Андрей Евстафьев предложил было ей, беременной, помощь и потянул из рук корзину, но девушка вцепилась в нее с такой силой, как будто он был разбойник с большой дороги.
Когда Надька Прилуцкая вернулась в деревню вместе с мужем, отставным армейским майором, сельповский магазин как раз закрылся. За продуктами добирались кто как мог. Глядя на это, предприимчивый муж решил открыть собственный бизнес. Старый магазин был на въезде в деревню. Ларек — или павильон, как выражались сами Прилуцкие — хозяева поставили у себя перед забором.
В 90-е годы машин на селе почти ни у кого не было, автолавки ездили редко. В их ларек ходили и с Бабаева, и с Покрутища, а по зиме даже с другого берега: Атаки, Волженец. Но уже давно в Атаках открыли
