Две дамы и римские ванны - Анна Викторовна Дашевская
– А она-то зачем? – вырвалось у синьоры Маргарет.
– Могу лишь предполагать, что в её задание входило поддержать Элену и попытаться похитить главную ценность монастыря, скульптурное изображение Великой Матери, дарованное королём Гарольдом. Вы ведь не афишировали, что реликвия отправлена на реставрацию?
– Конечно, нет! – воскликнула аббатиса.
– Но и таким уж секретом это не было…
Полина чертила мелом по доске связи и стрелки, и на миг ей показалось, что она снова в аудитории, читает курс магоматематики своим студентам, и всякие баталии между венецианскими кланами её касаются меньше, чем подсчёт числа песчинок в пустыне Гоби.
Голос хозяина дома выбил её из этого состояния.
– Минуточку, но зачем им понадобился фальшивый Обелерио? Предположим, он получил бы дом и даже въехал туда, но достаточно было бы связаться с нынешним главой рода Обелерио в той дыре, где он осел, и вся история тут же выйдет на поверхность!
– На этот счёт у меня есть предположения… – вздохнула Полина. – Только предположения, но всё же… Я полагаю, что в семье Обелерио и в самом деле есть молодой маг воды по имени Джакомо. И глава семьи решил, что им пора вернуть венецианские владения. Вы, возможно, не в курсе, синьор Контарини, – в голосе её появилась едва заметная толика яда, – но «дыра», куда перебралась эта семья – это виноградники Фалерно. Я не сомневаюсь, что вы знаете, как высоко ценится это вино?
– Ах вот как? – пробормотал Руджеро. – Это меняет дело…
Судя по выражению его лица, он начал прикидывать, каким образом привлечь столь интересного партнера на свою сторону. Полина же повернулась к юристу клана Торнабуони.
– Скажите, синьор Джан-Баттиста, если глава семьи Обелерио подаст в суд на своего родственника, незаконно воспользовавшегося залоговым письмом, в чью пользу будет решение?
– Надо полагать, в пользу главы семьи. Если он сможет доказать незаконное использование и всё прочее.
– Сколько времени и денег отнимет этот процесс?
– А-а, понятно… – Джан-Баттиста усмехнулся. – Самый длительный судебный процесс в истории Венеции длился пятьдесят два года. Было заслушано более трёх сотен свидетелей, а количество документов исчислялось тысячами. Так что вы правы, это надёжно отключит семью Обелерио от общественной жизни, к которой они, возможно, планировали вернуться.42
– Вот, значит, как? – тихо сказала аббатиса, рассматривая путаницу линий на грифельной доске. – И что мне теперь делать? Гнать Элену вон, затворять ворота и держать оборону? Боюсь, моих сорока монахинь не хватит на серьёзные военные действия…
Её дядюшка, глава клана Контарини и почти самый могущественный человек в Венеции скупо улыбнулся.
– Думаю, это не понадобится. Ты – член семьи, а значит, твоя защита в числе приоритетов Контарини. Да и потом, хотели нанести удар по нам и нашему имуществу, такое прощать не следует.
Полина поймала себя на том, что хихикает про себя, так звучало это «мы» и «нам» – словно в кресле сидит не немолодой усталый мужчина, который только что хорошо поужинал и послушал занятную историю, а всемогущий король огромного королевства, где никогда не заходит солнце. Руджеро же повернулся к Джан-Баттисте Торнабуони и кивнул.
– Ты начал пояснять, какой из пунктов договора можно использовать, чтобы опрокинуть притязания Кандиано. Продолжай!
Разумеется, по всем законам жанра речь Джан-Баттисты должны были прервать. И прервали.
Если бы это не была его жена, Джан-Баттиста бы взорвался, но Норе было простительно, и её приход он приветствовал улыбкой. Дождался, пока она усядется, чуть поклонился присутствующим, поправил воображаемую адвокатскую мантию и…
– Скажите, мать Октавия, вы ведь ведёте хроники?
– Да, конечно, – нимало не удивившись, ответила аббатиса. – Вы же читали тот самый договор, согласно ему монастырь обязан вести записи всех событий в регионе, в нашем случае – это Падуя и окрестности. Между прочим, это не просто, – оживилась она, даже чуть заулыбалась. – Ну вот возьмём, например, университет.
– Давайте возьмём, например, университет, – согласился Джан-Баттиста.
– Как вы знаете, университет является частью Падуи, и в то же время совершенно самостоятельной единицей. У них даже власть ректора приравнивается к королевской, но строго в стенах университета. Значит, мы должны писать о том, что происходит в университете, но… как бы с особыми интонациями. Или… хотя бы и клиника, где до сегодняшнего дня лежала Франческа. С одной стороны, отличная клиника, с традициями, с хорошей аппаратурой, с толпами студентов, которые приходят, горя желанием научиться спасать жизни.
– А с другой? – Нора Хемилтон-Дайер чуть наклонилась вперёд.
Полина подумала, что, несмотря на удачное замужество и возможность практиковать, когда и как ей захочется, Нора всерьёз переживает за эту самую клинику…
– А с другой, там за последние лет сорок не было приличного главврача. Даже если и приходит кто-то настоящий, его не хватает больше, чем на полгода. И то, полгода – это уже рекорд! А так в главных врачах такого крупного госпиталя, базовой больницы старейшего в Лации университета, постоянно оказывается либо жулик, либо тупица. Либо то и другое разом.
– Я сегодня говорила с профессором Дзиани, – покачала головой Нора. – Он показался мне человеком сведущим и компетентным, хотя, возможно, и не слишком опытным администратором.
Аббатиса хмыкнула.
– А как давно он в этой должности, вы спросили? И как смотрит в завтрашний день? Так я вам скажу! Профессор Дзиани назначен три недели назад, и я готова поспорить на собственную рясу против носового платка, что больше месяца он не продержится. Съедят!
Джан-Баттиста кашлянул.
– Мы поняли, мать Октавия. Действительно, сложное дело. Но ведь ваши сёстры не пишут прямо набело, сперва в черновик?
– Конечно. Согласно существующей традиции, в последний день перед Переломом года мы предоставляем годовую запись монсиньору архиепископу…
– Гвискарди?
– Да, монсиньору Паоло Гвискарди. Копия остаётся в монастырской библиотеке. Правда… – тут аббатиса вздохнула. – В этом году, наверное, нам придётся оставить у себя черновик.
– Почему же?
Вид у Джан-Баттисты Торнабуони был такой довольный, что Полина поняла: вот она, загвоздка! Вот именно сейчас они узнают ту самую мелкую деталь, которая позволит сказать синьору Кандиано: «Подите прочь!».
– Потому что хроники – чистовик, конечно! – записываются на листах пергамента, особым образом сшитых шёлковым шнуром и пропечатанных.
– Примерно так, как прошиваются нотариальные документы?
– Совершенно верно, именно так!
– Но в чём же
