Привкус хрома - Ник Тремор

на кухню, включил кофеварку и достал аптечку из подвесного шкафа. Рассвело еще час назад, и теперь рыжий солнечный свет пробивался косыми лучами сквозь жалюзи, исполосовывая кухню на яркие, разорванные куски пространства. Акутагава сел за стол и открыл аптечку. Надрезал первую рану скальпелем и достал пинцетом застрявшую дробь. Кровь стекла по его ноге на белый кафель. Та же кухня, тот же солнечный свет, та же алая кровь — тёплая и липкая; но во всем этом присутствовал въевшийся отпечаток пустоты. Закипела кофеварка, но он не стал наливать себе кофе. Вместо него Акутагава достал банку пшеничного пива из холодильника оставляя за собой кровавые следы на полу. Он хорошо знал эту пустоту — она всегда проявлялась от соприкосновения со смертью, делая окружающий мир чужеродным, обрывая с ним связи; с ней все ощущалось немым, выцветшим, безжизненным. Даже физическая боль была иной, будто бы существуя отдельно от тела. Вот он делал очередной надрез и залезал пинцетом в рану, и острая боль вспыхивала с жаром где-то под столом, а не внутри самой ноги. Акутагава залпом выпил треть банки пива. Кевин сейчас лежит в морозильной камере, и его глупая ухмылка на посиневших губах покрывается тонкой коростой инея. Вчера он еще был, сегодня его уже нет. Жизнь, такая и комплексная и сложная, обрывается так же легко, как рвутся обычные нити. Акутагава обработал раны, зашил их и перебинтовался. Допил пиво и прошёл в спальню. Алиса умиротворенно сопела в постели. Он поцеловал ее и лёг рядом, отчужденно вглядываясь в белый потолок. Когда-нибудь небо обрушится и на него самого. Но будет ли он к этому готов?..

Ему снился пляж Камакура, куда он в детстве ездил на велосипеде купаться. Была пасмурная погода, и изморось пощипывала прохладными прикосновениями кожу. Возле воды, спинной к нему, стоял его отец, но Акутагава чувствовал, что это лишь фигура, пустая оболочка, и не хотел к нему подходить. Отец наклонился и вытащил из воды глиняную чашку с разбитой ручкой. Приливы волн обмывали его оголенные белые ступни. Отец зачерпнул воду из моря и обернулся к нему.

— Ты помнишь? — спросил он, выливая воду в рассыпчатый пляжный песок. На его плоском, гладком лице была только узкая полоска рта.

Акутагава проснулся в три часа дня. Сон, долгий и вязкий, оставил после себя ощущения тревоги и усталости. Он потянулся за стаканом воды на прикроватной тумбочке и сделал несколько глотков, задумчиво любуясь искрящимися переливами света на поверхности воды. Ему вспомнился отрывок из «Сутра сердца», который любил повторял его отец: пустота есть форма, и форма есть пустота; нет пустоты помимо формы, и нет формы помимо пустоты. Акутагава, сколько бы он ни пытался в детстве размышлять над этими словами, не мог уловить их смысл, а отец наотрез отказывался ему что-либо объяснять.

— Это сутра сердца, и ее важно прочувствовать своим сердцем, — говорил ему отец, хмурясь. — Я мог бы тебе разжевать ее, но это бы тебе ничего не дало. То, что ты чувствуешь, и то, что ты понимаешь, существует в разных плоскостях восприятия. Иногда одно важнее другого. Здесь важно именно чувство, внутренняя интуиция — то, что даст тебе ответ без слов.

— Ты тоже самое говоришь про хлопок одной ладонью. Но это все не имеет смысла. Какие-то абсурдные загадки, которые произносят монахи с умудренным видом, чтобы навести на себя спеси.

— Это учение, а не загадки. Когда-нибудь ты это познаешь.

Но Акутагава не хотел ждать озарения и во время очередного посещения буддистского храма выпытал у одного из монахов объяснение «Сутры сердца». Ответ оказался куда проще, чем он себе надумывал в бесплодных размышлениях.

— Что есть для тебя тяван? — спросил монах.

— Пиала для чайной церемонии, — тут же ответил Акутагава, готовясь к какому-то смысловому подвоху.

— Верно. Для всех людей тяван — это пиала. Сосуд для жидкости. Такова его форма в нашем восприятии, когда мы используем этот предмет по назначению. Но сам тяван не является для себя тяваном, это просто кусок глины со смесями, которому мы придали форму и обожгли в печи. Он пуст от самого себя или чего-либо, присущего себе. Поэтому его истинная форма — это пустота. И сама пустота — это его форма. Понимаешь ли ты это, молодой человек?

— Так просто? — удивился Акутагава. — Это ведь логика.

— Просто понять определение, но не прочувствовать. Теперь тебе его надо применить по отношению к своему Я.

— Вот как, — задумался Акутагава, но решил отложить целостное осознание на потом, когда он окажется наедине с собой. — Спасибо, учитель. В таком случае может быть ответите еще на один вопрос?

— Спрашивай, любознательный ум, — с участием ответил монах.

— Что означает хлопок одной ладонью?

Монах достал из-за пазухи палку и ударил его по голове — сильно, но без страсти.

— Вот, что это такое.

— Спасибо учитель, — поклонился Акутагава, сдержав боль.

Удар не навел его на просветление, но зато он сумел глубже понять «Сутру сердца». А теперь, по прошествии стольких лет, и прочувствовать. Жизнь и все то, что люди под ней поднимали, было формой, но сама жизнь была пуста от самой себя. Кевин ничего не обретал и не терял. Акутагава встал с постели, оделся и сходил умыться. На кухне за обеденным столом сидел Акира с тарелкой хлопьев и портативной приставкой.

— Ты почему не в школе? — спросил Акутагава, заходя на кухню. Алиса оставила для него обед — рис терияки и ломтики моркови.

— Сегодня суббота, — ответил Акира, пряча приставку под стол, но продолжая усердно играть. — Я уроки попозже сделаю, мама разрешила поиграть.

Акутагава разогрел обед в микроволновой печи и сел напротив Акиры.

— Как ты думаешь, что такое хлопок одной ладонью?

— Что? — удивился Акира, ставя игру на паузу. — Это же просто, — он громко хлопнул себя по ноге. — Вот, одной рукой.

— Это хлопок по ноге, нужно не задействовать тело и окружающие предметы. Только ладонь.

— Тогда не знаю, — Акира переключился обратно на игру. — В чем разгадка?

— Я сам не знаю.

Поступил запрос по кохлеарной