Фантастика 2025-148 - Анна Сергеевна Платунова
Стеклянные глаза у убитых закрывались. Пальцы расжимались, отпуская рукояти мечей. Плоть оседала в прах, а прах поднимался вверх — и превращался в пар.
И вот уже не трупы лежат на земле, а белый туман вьется вокруг моих ног. Я стоял в его потоке, медленно разделяющемся на отдельные пряди. От него веяло холодом. Не мертвым, что промораживает тебя до костей. Нет, скорее я бы назвал его равнодушным. Каждый раз, когда он касался моей голой кожи, в моей голове возникали картины бесчисленных битв. Крик, боль, приказы командиров, удары клинков и свист стрел — все слилось воедино, пытаясь достучаться до моего разума.
Небо полыхнуло, словно сигнальный огонь.
Раздался первый рог.
Он звучал не громко, но от его вибраций в груди задрожало, как будто кто-то ударил в огромный медный гонг прямо у меня за спиной. Рог вторично взревел. За ним высоко запел второй. Затем — третий. Каждый из них звучал с другой стороны света: запад, восток, юг.
Север — владыка мертвых — молчал.
Я застыл, вглядываясь в небо. Громадные тучи, словно слои обугленной кожи, рвались изнутри, пропуская жгучее багровое сияние. Этот свет не грел — он разъедал, как ядовитое пламя, лишенное жалости. Этот круг начал приобретать свою форму. Каждый звук, каждая тень приобретала болезненную отчетливость, как будто кто-то натянул в моей голове струну, и вот-вот она лопнет.
Туман клубился и отступал. Вихри пара растягивались, уходили к горизонту. В этом тумане мелькали силуэты: неясные, но знакомые. Контуры знамен, очертания шлемов, движения рук. Они не были мертвы — они готовились. С рассветом все начинало оживать.
Я сделал шаг — земля под ногами хрустнула. Обожженная глина, потрескавшаяся и сухая, будто хрустальные пластины, отозвалась глухим треском. Передо мной, сквозь туман, начали вырастать тени. И это были не призраки. Это были ожившие воины, которых я только что видел погибшими.
Первыми пришли стяги с востока. Следом за восходом этого жуткого солнца — или того, что тут его заменяло — через пепельные холмы, выросшие буквально за мгновения, поднимался отряд. Их шаги были четки, мерны. Знамена несли трое воинов в тяжелых панцирях. Они двигались как один. На их флагах пылал знак расколотого меча, охваченного языками черного пламени. Этот огонь не очищал — он пожирал все, до чего мог дотянуться.
За этой троицей двигалась армия. Они не кричали, не строились. Они просто шли. В их глазах было безумие — одержимость боем. Одежды — лоскутами, доспехи — вырваны из разных эпох и армий. Это были мародеры гнева, собранные из мира боли и поражений. А где-то за всей этой людской массой я ощущал стража.
Я отвернулся. Сердце билось с нарастающим гулом.
Запад встретил меня грохотом копыт. По холму спускалась конница, каждый всадник — словно воплощение древней ярости. Их лица были скрыты под масками зверей: тигры, лисы, драконы, чьи глаза пылали внутренним светом. Стяги на их пиках были черные, с изображением оскаленной пасти, вырывающейся из пламени.
Они несли с собой древнюю дисциплину. Их коней не пугал запах смерти. Эти не шли к бою — они несли войну как жертвоприношение. За ними, на повозках, запряженных волами, тянулись огромные барабаны, чьи удары били в грудь сильнее любого оружия. Второй страж был с ними.
Я повернулся на юг. Там не было холмов. Там был кратер, в котором кипела земля.
И из него поднимались воины, будто выкованные из лавы и дыма. Каждый шаг оставлял за ними тлеющий след. Их стяги были пылающими — пламя не обжигало ткань, потому что не было ткани. Это был огонь, сдерживаемый волей. Их символ — глаз в пламени, окруженный зубастыми червями. Я почувствовал, как от этого взгляда в животе рождается дрожь.
Так я увидел всех трех стражей. Но, скорее, даже не так — не их самих, а их волю. Все они были разными оттенками ярости. Первый — разрушитель. Второй — палач. Третий — предвестник безумия.
Каждый из них боролся за господство, но ни один не побеждал.
Я смотрел на поле, где три армии выстраивались в боевые порядки. Не успел я моргнуть, как прозвучал сигнал к атаке. И начался настоящий ад.
Без сигнала, без команды. Воины всех трех армий сорвались с мест, как цепные псы, порвавшие свои поводки. Их крики не были боевыми кличами — только безумный рев, вырвавшийся из глоток. Никто не держал строй, они бежали, желая лишь одного — вонзить свое оружие в тело противника. Тут не было правильной войны — лишь дикая жажда крови. Больше всего они напоминали лесной пожар — такой же безжалостный и страшный. И во всей этой массе только я один оставался в стороне.
Тяжелая кавалерия с Запада врезалась в строй пеших бойцов Востока. Они улюлюкали как дикари, насаживая противников на пики. Вот только, каким бы мощным ни был их разгон, пехота выдержала — и кавалерия завязла.
Один из всадников сбил грудью коня противника, и его зверь, весь покрытый хлопьями белой пены, топтал пехотинца. Но всаднику этого было мало — он хотел битвы. Я чувствовал, как бьется его сердце, и знал его тайные желания.
Он спрыгнул вниз и тут же вонзил свое копье в живот нового врага, проворачивая его. Копье застряло в ребрах, и он, немедля, шагнул вперед, выдернув кинжал и нанеся мощный удар по шее. Голову наполовину отделило от тела, кровь плеснула на землю, но он уже сцепился с новым противником.
Справа двое сошлись в поединке. Один был в уже кем-то порубленном панцире, второй — в пестром халате. Панцирник рубанул с плеча, но ловкач в халате легко уклонился, тут же нанося рубящий удар прямо в разруб панциря. Отбив удар, он шагнул вперед и тут же его голова, словно молот, ударила в лицо бронированному противнику. Надеть доспех и забыть про шлем — сверхглупо, что ловкач и доказал, перерезав горло врагу. Но тут же оказался сбитым с ног. Очередной боец оказался сверху него, сдавливая горло обеими руками. Ловкач брыкался, пытаясь сбросить противника, его нож бессильно скользил по защите врага. Потом я словно услышал хруст — и грудь в пестром халате перестала вздыматься. Его убийца поднялся, шатаясь, и тут же упал от копья,
