Боярышня Евдокия -4- - Юлия Викторовна Меллер
— А меня что ж не угощаешь?
— Дык… — растерялась она и закрыла себе рот рукой, чтобы не ляпнуть чего ещё простонародного. — Княже, да разве богатыри вкушают сладости? — шутливо, спросила она.
— Ещё как! — поддержал он её шутливый тон.
— Тогда не побрезгуй… — начала говорить традиционное Евдокия, доставая кульки, но её прервали:
— Княже, там на Торговой площади какой-то старец воду мутит! Пророчит нам всем страшную погибель, потому что в Москве все во грехах погрязли.
— Какой старец? — опешил Юрий Васильевич. — Что за чушь? Какие грехи?
— Старец из святой обители, что в скрытом ото всех нечестивых граде находится. А грехи ясно какие! Москвичи живыми в небеса поднимаются, желая уподобить себя…
— Ты что такое говоришь? — князь с изумлением смотрел на возбуждённого гонца.
— Они там ещё людей режут, чтобы познать, каков человек внутри! — зло выкрикнул гонец, сверля князя непримиримым взглядом — и этот взгляд был страшнее его слов.
Юрий Васильевич схватил гонца за грудки. Дуня увидела, как на княжьей шее вздулись жилы. Он прорычал что-то вестнику в лицо, отшвырнул от себя, а сам бросился на выход.
— Божий старец правду глаголет! — заорал ему вослед гонец и неожиданно с ненавистью выпалил главные новости, да так, как будто обвинял своего князя : — Московские колдуны уморили нашего владыко! Люди плачут, к справедливости взывают!
Юрий Васильевич остановился, развернулся и медленно пошёл на гонца:
— Ты что несёшь?
— Правду! Нет больше нашего владыки Филиппа, — со слезами на глазах произнёс мужчина, прижимая шапку к груди.
Евдокия ахнула, закрыв ладошками рот. В голове у неё была только одна мысль: «Довёл себя Филипп своими веригами!» И словно в ответ ей прозвучало злобное:
— Весь народ поднялся, чтобы колдунью лютой смерти предали!
— Какую колдунью? — подозревая неладное, спросила Дуня.
— Ту, что втёрлась к нему в доверие и зелья подливала, — злобно прошипел гонец. — Это она целый выводок своих приспешников поселила в Москве! Она затуманила глаза владыке и на людей порчу наводила!
— Ты… — впал в бешенство князь и одним ударом свалил с ног обезумевшего мужчину, а он, валяясь на полу, продолжал бормотать, что людей спасать надо, а гнездо колдунов жечь, пока они не разошлись по всей Руси-матушке. А колдуны эти не только в Москве, они уже повсюду собираются и хотят учить друг друга…
Евдокия от потрясения не сразу поняла, что гонец не в себе. Зрачки его глаз были ненормально велики, в уголках губ появилась белая пенка, а ещё беспорядочно шевелящиеся пальцы в хватательных движениях. Ей сначала показалось, что он вот-вот за оружие схватится, но гонец делал это рефлекторно. Она повернулась к князю, чтобы сказать, что посланца опоили, а вместе с ним возможно и других, но князя уже след простыл.
Евдокия бросилась следом, оставляя гонца, принявшегося истово молиться перед иконой.
За выскочившим из дома князем выбежал его слуга и накинул ему на плечи шубу. Юрий Васильевич недовольно дёрнул плечом, и слуга подхватил шубу, скрываясь в доме. Пока выводили княжеского Буяна, вернулся слуга. В этот раз он помог облачиться князю в полушубок. Во дворе уже собрался отряд воинов и все вместе они выехали со двора.
Евдокия ничего этого не видела. Она побежала к себе одеваться, потом ждала сани, а после уже некуда было спешить. Дед прислал за ней Пахома и велел тихо сидеть у себя.
— Народ поднялся, — угрюмо пояснил ей воин.
— Против колдунов? — спросила она, исходя из слов гонца.
— Уже не поймешь, против кого, — буркнул Пахом. — Сначала колдунов изводить хотели, потом московского князя спасать, а теперь от Юрия Васильевича чего-то требовать думают. Все шалые. Как только кровь прольётся, то пойдут грабить иноземцев, а далее неизвестно, что будет.
— Пахомушка, а тот старик… ну помнишь, на рынке днём за мной следил?
— Не поймал я его, — сжимая кулаки, признался воин, — а он теперь народ мутит. Не простой это человек, Евдокия Вячеславна. Дед тебе не сказал, а он Силантия подло убил.
— Ох ты ж, — воскликнула она и посмотрела в сторону города. — Я чуяла, что здесь что-то плохое зреет, но не успела разобраться, — с досадой воскликнула боярышня.
— Боярин разберётся, а ты иди к себе. Не дай бог пострадаешь, так и нам всем не жить.
— Да, да… — согласилась Дуня и вернулась в горницу, а там уже
её ждали мама с боярышней Еленкой. Обе они были встревожены и тихо переговаривались между собою.
— Дуняша! — бросилась к ней Милослава. — Ты где была?
— Так я вот… — Евдокия показала сумку и не успела ничего объяснить, как мама велела:
— Идемте в малую трапезную! Угостим боярышню Елену и там подождем новостей.
Ближние Лыко-Оболенской засуетились, организовывая место для посиделок, а когда они оставили боярыню с боярышнями одних, то Милослава тихо произнесла:
— Страшные новости пришли из Москвы.
— Может, врут? — спросила Дуня. — От Ивана Васильевича не было гонца, а тут какой-то старик людей опаивает и мысли им гнусные внушает.
— Ты что-то знаешь?
— Только то, что этот старик следил за мной.
Еленка ахнула, поднося сжатую в кулак руку и кусая костяшки пальцев.
— Почему сразу не пожаловалась? — строго спросила Милослава.
— Деду сказала, а старик убил Силантия.
Боярыня побледнела.
— Дуняша, во что ты влезла?!
— Я не знаю, мама. Честное слово, не знаю!
— А если этот старик сейчас на тебя народ натравит? Ты слышала, что на площади творится?
Боярышня Лыко-Оболенская подскочила и ударив кулаком по столу, заявила:
— Я велю Гусеву и княжьим воям защищать Дуняшку! Они меня послушают! И сама встану!
Евдокия невольно улыбнулась, подумав, что в этом вся Оболенская.
— Гусев поставлен князем защищать Евдокию, — напомнила Еленке Милослава,и та, покраснев, сконфуженно присела обратно на скамью. Но Дуня нашла её руку, сжатую в кулак и обхватив своею, дружески сжала.
Какое-то время они сидели молча, отпивая морса и не притрагиваясь к угощениям. Потом в трапезной начали собираться остальные женки. Они тревожно переговаривались, гадая, чем закончится народное волнение.
Евдокия вспомнила, что хотела поспрашивать Марфу о Глафире и том человеке, что приезжал недавно к ней. На фоне
