Сирийский рубеж 4 - Михаил Дорин
Я провёл пальцем до точки высадки.
— В районе высадки усиливаем внимание. Ми-8 с десантом, для боевиков практически как выигрыш в Спортлото. Так что будут ждать. Подавляем всё, что шевелится. Но помните: главные в этом полёте не мы. Главные Ми‑8. Наша задача, чтобы они смогли спокойно сесть и спокойно уйти. Работаем чётко, не геройствуем. Глаз не ронять, эфир не забивать. Помните: каждый Ми‑8 — это люди внутри. Для них мы единственная броня. Все это понимают?
— Так точно! — ответ был в унисон, сухой и уверенный.
— Тогда переходим к деталям.
Дальше слово взял штурман эскадрильи и начал доводить все особенности на маршруте.
— Из-за сложного рельефа и погоды пройти напрямую сложно. Поэтому нам придётся выполнить проход вдоль горного хребта Джебелель-Эль-Абьяд вдоль северного склона, — объяснял штурман.
Все слушали внимательно, а лётчики-операторы делали себе пометки в наколенных планшетах.
— Здесь дорога, которая идёт рядом с небольшим водохранилищем Абар. За неё цепляемся и следуем вдоль неё. Господствующие высоты под нашим контролем, поэтому всё внимание на навигацию. Но головой крутим, — продолжал штурман, ведя пальцем по карте.
В течение двадцати минут разобрали ещё несколько особенностей.
Экипажем моего ведомого определили Бородина и Чёрного. Это были ничем не выделяющиеся ребята. Обыкновенные «рабочие войны», каких десятки и сотни в нашей армии.
— Слушать внимательно эфир и всё вокруг контролировать. Что не так, сразу доклад. И резко на маршруте старайтесь не пилотировать, посколько внутри строя мы держим Ми-8, — нацелил я экипаж ведомого на завтрашнюю работу.
— Всё понятно, товарищ командир, — ответил Чёрный.
Уточняющих вопросов никто не задавал. Несколько раз ко мне подходил Максим Заварзин, уточнив несколько моментов по применению вооружения. Закончив с совещанием, все разом отправились спать.
Утром стоянка аэродрома спала в серой дымке. Тучи висели низко‑низко и тянули вниз тугой материей весь горизонт, будто их можно было достать рукой. Воздух пах выхлопными газами, керосином и чем‑то металлическим, влажным. Видимость километра четыре, не больше. Всё вокруг растворялось в тяжёлой дымке.
Пока мы шли с Заварзиным к вертолёту, я чуть не оглох от постоянного жужжания у моего левого уха. И это было не какое-то насекомое.
— А вы музыку любите? Классику или современную? Мне недавно попался концерт группы «Кино». Вы не слушали её? — заваливал меня вопросами Максут.
— Да куда уж мне. Я больше Толкунову люблю, — ответил я.
Ставка была на то, что уж с творчеством великой советской певицы молодёжь 80-х слабо знакома. К сожалению, не прошла ставка.
— О! А я её несколько песен знаю наизусть. Вот послушайте: ' — Я прилечу — ты мне скажи. Бурю пройду и пламень…'.
Мда, поёт Максимка хорошо, но не в тему.
— Молодец, — похвалил я Заварзина.
От музыки Максим плавно перешёл к спорту. Затыкать ему рот я не стал. Может у парня из-за волнения такое многословие.
— «Спартак» навсегда в сердце. Народная команда! Правда, в хоккее я больше за «Крылья» переживаю…
И так до самого вертолёта. Мои ботинки скользили по тёмным лужицам, а взгляд снова и снова уходил в небо.
— А погода сегодня 31 декабря самая «лётная»: хоть глаз выколи. Я вот помню у меня дома…
Я улыбнулся. Такого разговорчивого ещё надо было мне постараться найти.
— Командир, при такой видимости я бы и на рыбалку не поехал, а мы вот летим. Зато на охоту… Вы бы куда пошли лучше?
Чуть было не сказал «подальше от сюда». Но кто ж за меня будет эту работу делать.
— Лучше на рыбалку, — ответил я.
— Вот и я люблю рыбалку! Помню мы с братом…
Пока Заварзин рассказывал, как он тащил брата десять километров с порезанной ногой, мы уже подошли к Ми‑24. На фоне серого неба машина казалась большим зверем — распластанные лопасти, изломанный силуэт, грязные бока с тёмными потёками масла.
Заварзин остановился на секунду, всматриваясь в вертолёт.
— Сан Саныч… а вы помните свой первый вылет в плохую погоду?
Я усмехнулся и начал вспоминать. Посмотрев в небо, сощурился, напрягая извилины. Ведь технически мой первый вылет в такую погоду ещё даже не состоялся.
— В такую? Первый был давно. Не особо помню тот день, а вот то что пропотел как в бане во время того вылета, помню.
Заварзин хохотнул коротко, неловко, но в смехе уже не было зажатого страха, а только уважение и внутренняя готовность.
Я занял место в кабине, поправив после посадки в кресло жилет и автомат. Быстро пристегнулся. Органы управления стояли нейтрально, но я не смог удержаться, чтобы не погладить ручку управления и рычаг шаг-газ.
— 302-й, группе доложить о готовности, — запросил я на канале управления.
Пока все экипажи выходили в эфир с докладом, в Ми-8 заканчивалась погрузка десантных групп. Сирийские бойцы тащили с собой АГСы, пулемёты и большой боекомплект. Было видно, что готовились к серьёзному сопротивлению.
— Доклады принял. Тифор-старт, я 302-й, утро доброе. Группе запуск.
Руководитель полётами дал разрешение, и тишина на аэродроме закончилась.
Дымка сразу дрогнула от вибрации. Следом один за другим вертолёты начали «раскручиваться». На бортах вспыхнули бортовые огни, и всё вокруг наполнилось гулом.
— 302-й, группа 201-го готова, — доложил мне о запуске ведущий десантной группы Ми-8.
— Понял. Выруливаем на полосу, — дал я команду.
На рулёжке начали выстраиваться вертолёты. Кому-то было удобно даже просто выполнить подлёт и занять место на полосе. Через несколько минут Ми‑8 заняли центр строя на полосе. Их силуэты казались мне сейчас более массивными и чуть грузными.
— На месте. 323-й, готовы, — доложил ведущий моей ведомой пары, когда занял место на полосе.
Со стороны мы сейчас выглядели как стая, собравшаяся в охоту: ощетинившиеся «шмели» сопровождают суровых «пчёлок».
— Максут, готов? — запросил я по внутренней связи Заварзина.
Секундная пауза на то, чтобы мой оператор ответил.
— Готов.
Оттримировав вертолёт, я вышел в эфир.
— Внимание. Группе взлёт!
В ту же секунду я начал поднимать рычаг шаг‑газ. Почувствовался знакомый толчок в животе. Тот самый момент, когда вертолёт начал отрываться от полосы. Вибрация пошла по креслу, и бетонка осталась внизу.
Одновременно все
