Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов

— Что с тобой там делали? Ты что, плакал? — недоуменно смотрит на меня Тимоха.

— Иди к чёрту! Домой поехал, — отмахиваюсь я.

— Что, удалось сгладить ситуацию? — не унимается мой любопытный кореш.

— Куда там! Ещё хуже сделал. Сказала, что ненавидит и тортом в морду заехала.

Скрывать от ары правду нет никакого смысла — мы в одной лодке, товарищи по несчастью, так сказать. А вот мстить будут мне. А как умеют мстить обиженные женщины, я знаю не понаслышке. Хотя… выдадут девицу замуж за свина этого и увезут в столицу… Нормально.

Однако эмоциональная встряска получилась знатная. Надо срочно бухнуть.

— Двадцать пять тысяч дают облигациями. Экипаж, домик в столице… — пьяно делюсь подробностями с собутыльниками: Евстигнеем и Тимохой.

Тимоха, кстати, больше не напрягает Степу. Тот, видя, как я запросто обращаюсь со своим крепостным, тоже не дворянствует, даже ржёт над его тупыми шуточками.

— Серебром дают? — с любопытством спросил Евстигней.

— Да вряд ли… — сомневается Тимоха. — У него жалованье — от силы две тысячи в год, и то ассигнациями. Откуда ж такие деньги?

— Он директор департамента по переселению. Ты дом их видел? Живут на широкую ногу! Что, думаешь, на одно жалованье? — хохочет Степа и треплет за чуб якобы наивного конюха.

— Да не всё ли равно — серебром или ассигнациями, если я отказался! Не кажется она мне надёжной спутницей жизни, уж больно ветрена, — прерываю их споры я, подливая всем ещё вина.

— Да, кстати… не хотел тебе говорить раньше, чтобы сердце не разбить, но ты прав, — говорит Степа, он же Евстигней, он же Стеф, он же ненадёжный друг. — Мне поручик Марьин рассказывал, что его кузен имел с ней амур недавно. На балах встречались, но… потом расстались.

— Что ж ты молчал-то⁈ — вскипаю я.

— Не хотел такой красивый союз рушить, — оправдывается Стёпа.

Смотрим с Тимохой на убогого с жалостью.

Глава 30

Глава 30

Утро началось с визита гостей. Явились Лизавета с маменькой — Аксиньей. Годы у той, вроде бы, ещё не преклонные, а вид уже — увы — не товарный. Приехали они, как и договаривались, наниматься.

Оставив женщин под бдительным надзором Тимохи, я вместе с Евстигнеем отправился в Императорский университет. Там у меня заседание Общества любителей российской словесности, а у него — важное событие: заселение в новое жильё.

Получил он, наконец, жалованье и, не откладывая, снял себе отдельную комнату. Семь рублей — с отоплением, с мебелью, да ещё и в доме кирпичном! Просто чудо. Тут, конечно, не обошлось без знакомства: Пётр Салтыков подсобил, пристроив Стёпу в один из своих домов. Сейчас такие апартаменты вдвое дороже стоят, а если учесть, что дом кирпичный — то и втрое.

Я же ехать, по правде сказать, не хотел. Хандрил. Но, оказалось — зря кочевряжился, потому как получил заказ на стихи!

А дело было так…

Заседание уже близилось к концу, как в нашу аудиторию зашёл представительный мужчина, средних лет, одетый… да лучше чем все мы, даже лучше, графа Апраксин, который опять присутствовал на заседании. Они с незнакомцем, кстати, поручкались вполне по-дружески. Граф же и представил гостя:

— Господа, прошу внимания! Позвольте представить: помещик из Самарской губернии, владелец двух тысяч душ — Черепанов Валерий Алексеевич.

— Знаем, знаем… Наслышаны о вашей щедрости, сударь. В прошлом году восемьсот рублей в наш книжный фонд пожертвовали, — вставил с места Гриша, который сегодня снова за секретаря.

— И в этом году что-нибудь отпущу… — кивнул Черепанов. — Только нынче я к вам не только с дарами. Есть у меня к уважаемому обществу небольшая просьбица…

Голос у Валерия Алексеевича оказался неожиданно звучным и мощным. С таким хорошо бы проповеди за церковной кафедрой читать. А просьба оказалась, скажем так, несколько… нестандартной. Задумал уважаемый помещик жениться. Его избранница — московская вдова из почтенного семейства. И всё бы хорошо, но вот незадача: дама упрямится. Уговаривал он её дважды, по всем правилам — через сватов и знакомых. А она, изволите видеть, не желает. То ли Москву бросать не хочет, то ли вкус к самостоятельности обрела, то ли и вправду чувства не те. Отказывает. И, увы, не тем ласковым «нет», которое на самом деле означает «может быть», а весьма категорично.

— Но чувства мои серьёзны, господа, — продолжал Черепанов, — и потому созрел в голове план. Есть у дамы моего сердца слабость к изящной словесности, особенно к поэзии. Так вот… Нужен мне стих. Не простой, а чтоб в душу запал, чтобы её сердце дрогнуло, и, прочтя, подумала она ещё раз и — согласилась.

Все присутствующие на заседании задумались. Кому‑то, может, деньги и ни к чему, но согласитесь, ведь как лестно: тебя просят о рифмах, да ещё в таком щекотливом деле, как сердечное! Тут уж самолюбие любого поэта будет задето.

— Так вы сами хотите быть автором? — спросил профессор Каченовский.

— Да бог с вами! — гость даже широко перекрестился, отчего желание предложить ему место священнослужителя только усилилось — вполне подходящая фактура. Ишь какая бородень! — Нет. Она же потом будет требовать ещё и ещё. Тут уж врать не стану — как есть скажу.

— Тогда, быть может, подойдёт новое творение господина Алексея? — кивнул в мою сторону профессор.

— Да-да! В самый раз, я полагаю. Весьма подходящие строчки, — живо подхватил и граф Апраксин. — Алексей, друг мой, окажите любезность, зачтите нам ещё раз.

Делать нечего. Внутренне вздохнув (всё же совесть где-то глубоко во мне подавала признаки жизни), начинаю читать вслух — украденное, прости Господи, у Пушкина стихотворение. Проверил заранее — не писал он ещё ничего подобного. Ну а теперь уж и не напишет… ибо некий молодой и, по общему мнению, подающий надежды поэт, уже обнародовал сии строки, причём не где-нибудь, а в почтенном обществе любителей русской словесности. Вот прямо сейчас:

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим;

Я вас любил так искренно,