ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества - Алексей Рассказов
Он сел обратно на жесткие нары, закрыл глаза, отрешившись от давящего мрака землянки. В голове, как на чертежной доске, он начал прокручивать план, рассчитывая каждую деталь. Нужен был подходящий сосуд. Прочный, ковкий, способный выдержать давление. Небольшой, чтобы спрятать. И надежный фитиль. Достаточно длинный, чтобы успеть отойти на безопасное расстояние.
За тонкими стенами землянки доносился приглушенный, но зловещий шум готовящегося к завтрашнему «празднику» города. Стучали топоры, сваливая в гигантские костры хворост и сухие бревна. Слышались возбужденные голоса, смешки, пьяные выкрики. Они готовились судить его их богом — богом огня и грозы.
А он, в своей темной, сырой клетке, готовился представить им своего.
Он улыбнулся в кромешной темноте — жесткой, безрадостной, почти оскаленной улыбкой обреченного волка. Завтра он либо станет новым богом в их глазах, либо умрет, превратившись в пепел и дым. Третьего пути, золотой середины, для него не существовало. Театр одного актера, где ставка — жизнь, начинался. И партитура для этого смертельного спектакля была написана не жрецами в их свитках, а великими умами его мира — Менделеевым, Нобелем и тысячами безвестных алхимиков и пороховых дел мастеров.
Глава 17. Глас с небес
Площадь перед капищем была забита до отказа, превратившись в человеческое море. Казалось, все жители Гнезда, от седых старейшин до грудных младенцев на руках у матерей, собрались здесь, чтобы стать свидетелями Суда Божьего. Воздух дрожал от гула сотен голосов, смешанного с треском пожираемого огнем дерева и запахом горящей смолы.
Два костра, сложенные в человеческий рост, пылали по обе стороны от узкого, в три шага шириной, прохода. Жар от них был таким сильным, что люди в первых рядах отшатывались, заслоняясь руками. Пламя лизало вечернее небо, окрашивая лица в багровые и оранжевые тона, отбрасывая на стены домов пляшущие, гигантские тени.
На возвышении, с которого обычно говорили старейшины, восседал Рёрик. Его лицо было непроницаемым, но пальцы сжимали резные драконьи головы на подлокотках кресла до побеления костяшек. Рядом с ним стоял Аскольд, его хищный взгляд скользил по толпе, выискивая малейшие признаки смуты.
Стрибог, облаченный в черное, с лицом, искаженным религиозным экстазом, метался между кострами, вскидывая руки к небу и выкрикивая заклинания на древнем, непонятном языке. Он призывал Перуна, прося его явить свою волю в очищающем пламени.
Игоря вывели на середину площади, к самому началу огненного коридора. Он был бледен, но спокоен. Его руки были свободны. В правом кармане его поношенных штанов лежал небольшой, туго набитый кожаный мешочек. Пальцы сжимали его так, что ногти впивались в ладонь.
Он видел лица в толпе. Ненависть Стрибожьих приспешников. Страх обывателей. Мольбу в глазах Ратибора, которого Булат и Хергрир держали сзади, не давая броситься вперед. Холодную отстраненность Хергрира. И тяжелый, оценивающий взгляд Рёрика.
*«Он ждет. Смотрит, выдержу ли я его испытание. Сломаюсь ли. Сгорю ли. Или… сотворю чудо, которое окончательно привяжет меня к нему. Все по плану. Только план теперь мой, а не его».*
Стрибог закончил свои заклинания. Он повернулся к Игорю, и его рука, костлявый перст, дрожа от напряжения, указала на огненный проход.
— Иди, осквернитель! — его голос прорезал гул толпы, словно нож. — Иди на суд богов! Да свершится их воля! Если ты чист — они примут тебя! Если же ты виновен в чернокнижии — пламя испепелит твою скверную плоть!
Тысячи глаз уставились на Игоря. Площадь замерла. Слышен был лишь рев огня и прерывистое дыхание самого Игоря. Жар от костров обжигал ему лицо, слепил глаза. Пройти между ними значило получить страшные ожоги, даже если боги «примут» его.
Сделал шаг вперед. Но не к огню. Он шагнул в сторону, к краю площади, где валялось несколько пустых глиняных кувшинов, оставшихся после какого-то пиршества.
— Я не пойду между твоих костров, жрец, — его голос, тихий, но отчетливый, прозвучал звенящей тишиной на всю площадь.
Стрибог остолбенел. Рёрик нахмурился. Толпа ахнула от такой дерзости.
— Что?! — прошипел жрец. — Ты отказываешься от суда богов?!
— Нет, — Игорь наклонился и поднял один из кувшинов. Он был грубым, толстостенным, с узким горлышком. Идеально. — Я просто предложу им… другого судью.
Он повернулся спиной к кострам и ко всем собравшимся, отгораживаясь от них своим телом. Быстрым, отработанным движением он развязал свой мешочек и начал засыпать в кувшин его содержимое. Сначала уголь, потом серу, потом селитру. Пропорции, которые он перепроверял в уме десятки раз.
— Что он делает? — пронесся шепот по толпе.
— Колдовство! На глазах у всех творит черный обряд!
Игорь не обращал внимания. Он достал из другого кармана длинный, скрученный из пеньки фитиль, пропитанный той же селитрой. Вставил его в горлышко кувшина, оставив снаружи длинный конец.
Потом он развернулся. В его руках был теперь не просто кувшин. Это была примитивная, но смертоносная граната. И театральная пиротехника.
Он встретился взглядом с Рёриком. В глазах конунга читалось напряженное любопытство. Стрибог что-то кричал, но Игорь уже не слушал.
Чиркнул о подошву сапога зажигалкой. Маленькое, ровное пламя вспыхнуло на ветру. Он поднес его к концу фитиля.
Раздалось шипение. Искры побежали по веревке, скрываясь внутри кувшина.
На площади воцарилась гробовая тишина. Все смотрели на шипящий кувшин в руках Игоря, не понимая, что должно произойти.
Он отступил на несколько шагов, поднял кувшин над головой и швырнул его в пустое пространство в центре площади, подальше от людей.
— Ваши боги молчат! — крикнул он. — Послушайте же моего!
Фитиль догорел.
*** ******
Тишина, повисшая над площадью, была оглушительной. Она длилась одно долгое-долгое сердцебиение, в течение которого шипящий фитиль скрылся внутри глиняного кувшина, словно змея, уползающая в нору.
И тогда мир взорвался.
Это был не просто звук. Это был физический удар, обрушившийся на площадь, сокрушающий и всепоглощающий. Оглушительный, разрывающий барабанные перепонки **ХЛОПОТ**, от которого содрогнулась сама земля под ногами. Он не имел ничего общего с раскатом грома или треском горящего дерева — это был звук самой материи, разрываемой на части, рождение нового хаоса.
Вслед за звуком пришел свет. Ослепительная, короткая, яростная вспышка, на мгновение превратившая ночь в день и выжегшая на сетчатках у всех, кто смотрел, силуэт разлетающегося кувшина.
Глиняный сосуд не разбился — он испарился,
