Русский диктат - Денис Старый

— Я не приказывала тебя убивать!

— Тогда Остерман прикрывается твоим именем и подставляет тебя. Мы сейчас послушаем человека, который был одним из исполнителей преступной воли Андрея Ивановича Остермана, — сказал я, подошёл к двери, приоткрыл и потребовал подойти Мюнца.

— Генрих, я задам вам один вопрос, а потом поведаете Её Великому Высочеству, Елизавете Петровне, какие у вас были приказы, и кто за этими приказами стоит. Всё то, о чём ранее рассказывали мне, — сказал я, сделал небольшую паузу, потом продолжил: — Говорил ли вам Андрей Иванович Остерман о том, что в приказе убить меня стоит воля государыни нашей, престолоблюстительницы Елизаветы Петровны?

— Да, иначе подобный преступный приказ я бы не исполнял. Лишь только воля государыни для меня имеет значение, — лукавил Генрих Мюнц.

Но, что не отнять, делал это профессионально. Ох, не тех актеров привлекает Лиза для своих постановок, не тех.

— Но я не говорила! — взбеленилась Елизавета Петровна.

— Говорил канцлер, который посчитал, что может прикрываться волей вашей, ваше Великое Высочество. А теперь я бы молил вас, государыня, чтобы вы послушали рассказ этого человека, который до конца оставался верен именно вам, — сказал я, жестом указывая Мюнцу начинать свой рассказ.

Примерно полчаса его никто не перебивал, и он изложил всё то, о чём мы договаривались. Причём не сказать, что говорил неправду. Лишь только некоторые дела Андрея Ивановича Остермана замалчивались, но другие, казалось, не особо значительные, наоборот представлялись словно преступление века.

— Как думаете, ваше Великое Высочество, чью волю исполняет Андрей Иванович Остерман — прусского королевства или Российской державы? — начал подливать масло в огонь я. — Деньги берет он скорее от прусского короля.

Мюнца быстро отпустили. Елизавета ходила из одного угла большой комнаты в другой угол. Молчала, только, словно бы молнии, бросала на меня грозные взгляды.

— Говори напрямую, чего ты хочешь? — наконец спросила она. — Я уже понимаю, что подвигаешь меня свалить Остермана. Да я и не против. Это же твоя мысль была оставить его. Так-то он немало зла мне сотворил, когда я была при дворе, но, словно бы…

Явно не договорила, что словно бы… Первой жрицей любви во всей России. Тем и выживала. И выжила.

— Я — канцлер Российской империи! При этом сохраняю управление над Тайной канцелярией разных дел, — решительно и жёстко сказал я, встретившись глазами с Елизаветой и будто бы продавливая её волю своей.

— Я не могу, ты сильно молодой и слишком возвышаешься, — растерянно говорила Елизавета.

— Я вынужден стать канцлером Российской империи! — вновь произнёс я и ты меня поставишь вторым человеком в России.

Глава 16

Измена мне мила, а изменники противны.

Актавиан Август.

Петербург.

20 апреля 1736 года

— Саша, Александр Лукич, ну какой же из тебя канцлер? Ты же молод, годами мал, — говорила Елизавета. — Но все поверят, коли мы с тобой вместе будем. Я дам тебе то, чего ни одна жена не даст! За ради Отечества нашего вместе стоять будем.

— И вместе лежать будем, — усмехнулся я. — Лиза, ты красива, самая красивая женщина Российской империи, а может, и всей Европы. Но жена — это большее, чем красота. Юлиана свой человек, любимая, боевая подруга, а боевых товарищей не предают.

Елизавета насупилась. Сейчас она явно сожалела, что вновь поддалась своим чувствам в отношении меня и опять предложила то, что уже неоднократно ранее я отвергал. Ранее, но сейчас… Ведь на кону, как это не смешно, но Россия, если я удовлетворю одну ненасытную особу. Но может обойдется? Это я скорее для себя оправдываю то, что, скорее всего, неизбежно.

— Ну же, златоглавая прелестница, тебе ли быть в печали? А доброго жеребчика я тебе подберу, если уж Ванька Подобайлов впору не пришёлся.

— Да как ты смеешь? Я что тебе эта… — Елизавета попыталась включить в беседе со мной правительницу, но я неизменно скептически смотрел на её потуги.

— Лиза, нынче особо важно, с кем ты спишь. Вот с чего ты Батурину даровала два завода, доставшиеся от Василия Никитича Татищева? Батурин только все дело запорет, — сказал я, показывая, что некоторые расклады, случившиеся уже после моего отбытия на войну, мне известны. — За то, что он согрел твою постель два завода?

— Ваньку оставь! Нужон он мне. Но уж больно строптив. Не такой, как ты, но все же… Это за то, что он ушёл, а я не хотела того. Пущай рядом со мной будет! — потребовала Елизавета.

Причём я сделал себе заметку, что с остальными требованиями она в принципе согласна.

— Подвиг совершит — я пришлю его к тебе, чтобы можно было поставить его генералом, и пусть готовит новую дивизию. Нам ещё нужно шведа добивать, — сказал я. — Но мы с тобой так до конца и не договорились. Сама должна понимать, Лиза, что я не могу быть канцлером, не будучи при этом хотя бы графом. Желательно Светлейшим князем.

— А не боишься, что супротив тебя сразу все ополчатся? Другого Меньшикова терпеть не станут, — говорила Елизавета, беря мою руку и начиная её поглаживать. — помниться, как Светлейший Александр Данилович уверовал, что некому его скинуть.

— Волков бояться — в лесу не сношаться, — усмехнулся я. — Пока ты можешь мне противопоставить Бестужева и Черкасского. Первый силён и хитёр, второй не способный на решительные дела. Но и с ними я договорюсь. И газеты напишут то, что нужно, и подвиг я совершу на войне — ты сможешь меня поставить канцлером. Пока это место должно быть свободным.

Я посмотрел на Елизавету, высматривая в её реакции протест. Но, судя по всему, ей сейчас нужно было совсем другое. Вижу, что баба намучилась. Немудрено. С её-то самолюбием и тщеславием. А какой-то там Норов, взял да и бросил. И сейчас носом крутит, когда она признается мне…

Вот отсюда и произрастает желание Лизы убить меня. Она ведь, когда поняла, чего хочет Остерман, смолчала. Не руководствовалась государственными делами, выгодами даже для себя, государыни. Правительница сделала по зову своего уязвленного самолюбия. И множить эту уязвленность опасно. Причем не только для меня,