Русская Америка. Сухой закон 3 - Михаил Дорохов
Меня провели через «фильтр-комнату», а затем, преодолев ещё одну железную дверь, я оказался в коридоре. Дальше в конце уже были решётчатые перегородки. Глухие затворы, отделяющие двор тюрьмы от её нутра — закончились.
Справа было небольшое окошко. В нём показалась фуражка помощника дежурного надзирателя:
— Кто там ещё?
— Новенький обвиняемый. Убийство.
— Как зовут?
— Алексей Соколов.
— Постановление!
Это уже было сказано не мне, а сопровождающему меня полисмену, который ехал в автозаке. Тот протянул бумаги в окошко, и «фуражка» склонилась над ними. Спустя минуту раздалась команда:
— Заводите на досмотр.
Полисмен, который привёз меня в тюрьму, распрощался с надзирателем и пошёл на выход, а меня повели дальше. За решётчатой дверью в конце коридора меня толкнули вправо, в небольшую комнату, где пришлось разоблачаться до исподнего. Бумажник в участке после того, как полностью перетрусили, оставили при мне. И теперь он с документами перекочевал в хлипкий бокс. Мне сунули под нос лист:
— Распишись.
— Здесь нет описи, — коротко ответил я.
— Чё тебе не нравится? Что ещё не так? — резко спросил надзиратель, — Ты тупой? Если тупой, то мы сейчас тебе быстро всё объясним!
И он похлопал дубинкой по ладони.
— Документы, — я кивком указал на эмигрантскую справку.
— Бен, напиши: справка, бумажник, — ухмыльнулся надзиратель, — Давай подписывай, у меня таких, как ты, сейчас привезут ещё целую пачку!
Я убедился, что на листе значились мои документы, и черканул роспись. С деньгами в бумажнике я уже мысленно попрощался.
Ещё один местный «работник» хмуро буркнул:
— Не парься, сынок, твою справку ещё в суд передавать. Никуда она не денется.
Ага, и снова про деньги — ни слова.
Я оделся, меня вывели в коридор и толкнули в другую сторону — по направлению к «рынку». Месту, где содержались такие же, как и я.
Тюрьма для тех, кто ожидает суда, — это не то, что мы привыкли видеть в американских фильмах. Это не полосатые арестантские робы начала двадцатого века. Не изолированные друг от друга боксы на двоих, выход из которых преграждает массивная решётчатая дверь. Мимо неё не ходят противные надзиратели и не проводят по ней с дробным противным стуком обрезиненной дубинкой.
Это всё для фильмов, которые сняты в декорациях уже максимум середины века. Чтобы в кадре создавалась гнетущая атмосфера безысходности заключённого.
Опасные дворы с драками и поножовщиной — прерогатива тюрем штата, куда уже отправляют после вынесения приговора и вступления его в силу. Здесь было другое…
Тюрьма-распределитель этого времени была похожа на лагерь военнопленных. «Рынок», это гигантский зал высотой в три этажа. Длинные ряды шконок в два яруса. Где-то посередине зала даже в три. У стен третьего яруса не было. Сделано это было для того, чтобы даже при желании нельзя было забраться на помост надзирателей, который находился на уровне третьего этажа.
Они прогуливались вдоль всего помещения, кроме той стены, где были высокие, узкие окна, закрытые толстенными решётками. Там «надземного» прохода не было.
Я осмотрел весь «рынок». Больше половины зала была забита. Надзиратель толкнул меня в спину и махнул дубинкой в сторону более свободной части:
— Топай туда. Там ещё не всё занято…
И захлопнул за собою решётку.
Я двинулся между рядами шконок. На них лежали, сидели люди. Кто-то лениво мазнул по мне взглядом. Кто-то даже не удостоил внимания. Четвёрка афроамериканцев, напротив, внимательно осмотрела меня с ног до головы, остановив взгляды на дорогом пальто, и тут же отвернулась, потеряв интерес.
Я оставил пальто на себе с умыслом. Казалось бы, не стоило отсвечивать здесь дорогой одеждой. Но на одном из бортов остались отметины от дроби, которую принял «бронежилет». Вот на них-то и посмотрела гоп-компания. И решила не связываться. И не только они…
Пусть думают, что я не лох, которого можно развести, и не мелкая сошка. Кто его знает — кто стоит за мной и на что способен я сам.
Я стянул с себя верхнюю одежду уже около койки, на которой не было ничьих вещей.
— Свободно?
В этот момент из-за того, что я был слишком погружен в свои мысли, я произнёс всё на русском.
— Падай… — неожиданно ответили мне из-за спины.
Бросив пальто, свёрнутое в валик, как подушку на койку, я снял пиджак, тоже пробитый в двух местах дробью, развернулся к говорившему и присел на скрипучие доски. Матрас был настолько тонкий, что почти не чувствовался.
Передо мной сидел натуральный медведь в человеческом обличье. Лысый громила с бородой, которой позавидовал бы любой боярин, полулёжа развалился на шконке и сложился почти пополам. Взгляд серых тусклых глаз был направлен прямо на меня, но создавалось ощущение, будто мужик рассматривает что-то за мной, глядя насквозь. Я заметил, как сидящие вокруг люди с опаской покосились на него. Мне они ничего не сказали по поводу места.
— Откуда? — спросил здоровяк.
— Москва, — коротко ответил я.
Я долго жил там в студенчестве, и после него какое-то время тоже. Но называть в моей ситуации любой другой город было бы бессмысленно.
— Так и не побывал там, — печально пробасил мужик.
Значит, мне повезло. Не будет лишних расспросов про «что знаю и что видел, а слышал ли про того-то?».
— Сам откуда?
— Тобольск… А тут где живёшь? Я Микола.
— Алексей. Живу сейчас в Бронксе.
— Давно в Америке?
Мы пожали руки. Говорил он с преувеличенной насмешливой патетикой, когда произносил «Америка».
— Год уже. Даже больше, — вспомнил я историю «настоящего» Алексея Соколова.
— Где это тебя так? — с любопытством спросил Микола, кивком показывая на свёрнутое пальто.
— Дробью задело.
— А сам-то как жив остался? На тебе же не царапины? — даже приподнялся от удивления мужик.
Я задрал рубаху вверх, показывая повязку, вокруг которой всё равно за пределы бинтов вылезла синева подтёков:
— Бронежилет на мне был.
— Эка хитрый! — усмехнулся Микола.
— А ты здесь за что? — спросил я.
— Ты первый раз, что ли, в таких местах? Такое сразу не спрашивают, — ответил собеседник, но тут же махнул рукой, — Но ничего. Прощаю. Посчитал косточки одному пьяному дураку. За дело. Но я его очень сильно помял. Говорят, лет пять теперь на казённых харчах мне
