Петр Третий. Огнем и Мечом - Владимир Викторович Бабкин

— Scheiße! Генрих, езжайте к своим батальонам и принесите мне голову придумавшего это бесчестие! Фермора или Кейта. А я её оправлю их московскому ордынцу! И пленных не брать! Трусы не достойны жить! А за сгоревших детей и немок Кюстрина не знайте этими варварам пощады! Идите!

Козырнув, генерал вскочил на коня и поспешил к своим кирасирам. Конечно первой должна пойти пехота, но ворваться в русский штаб суждено будет не им. Пруссии нужна эта победа! И Генрих фон Мантейфель, как и его король Фридрих Великий, за ценой её не постоит.

* * *

БРАНДЕНБУРГ. НОЙМАРК. ЦОРНДОРФ. 23 августа 1758 года.

Капитан Лопухин пользуясь краткой передышкой собирал немногих уцелевших гренадер своего первого гренадерского полка. Полковник Языков державшийся после ранения из последних сил был отправлен в тыл, а сам Авраам Степанович остался за старшего офицера. От полка если и осталось разве что на батальон, то хорошо, потому Лопухин ставил в строй и смешавшихся уже на поле стрелков Санкт-Петербургского и Вятского полков. Капитан последних, фон-Вейсенштейн, был сильно ранен прусскими штуцерниками и потому старшинство сбереженного от сабель и пуль Лопухина без возражения принял.

Странная штука жизнь. Старший брат и отец Авраама сгинули в сибирской ссылке. Мать, прежняя Императрица, из прихоти своей, изуродовала. Но, двенадцатилетнего Абрашу не тронула, дала родственником поднять его и обучить в Рыцарском ещё корпусе. Господь гнев Царский отвёл. А сегодня от ран и смерти пощадил. Для чего? Что б Петру Фёдоровичу служить? Тому, кого брат с матерью, как говорят, придушить вожделели? А. Пустой. Трёп один был, да и не стали б они и говорить ежели б знали какой сильный будет и заботливый у России Государь.

А сегодня…

Сегодня, за час до полдней, пруссаки как начали палить… Полегли бы все солдатики под их пушками. Так фельдмаршал Кейт вместо гренадеров под огонь чучела пустил, пока Лопухин прятался с гренадерами в окопах. Пока дымом не заволокло конечно и в чучельном полку немало живых было. Изображали движение, даже стреляли немного. Но потом Фридрих час по соломе в мешках да кирасах свои ядра изводил, а как понял, что к чему, то гвардию на их фланг бросил. Первую атаку отбили. Полк ещё целый был. Задумка Царская сработала. Что это не Якова Вилимовича хитрость та была, вся армия твердит. Кейт командир умелый, но с фантазией у него не очень. А вот Государь… Государь — велик полководец! Хитёр, дерзок, но обстоятелен в своих дерзновениях.

За пехотой король прусский на гренадер Зейдлица своих пустил. Еле устояли. Побили их немцы много. Дяде Василию Абрамовичу даже пришлось лично дрогнувших Вохонжцев собирать. Чуть сам в плен не попал. Авраам, как увидел, что генерала Лопухина уводят, так ротой и ударил в штыки. Коробочку тем раскрыл. Дядю спас, хоть тот и ранен сильно, а половину своих положил. Если бы не кирасиры генерала Демику, ударившие ударившие прусским «коллегам» во фланг, то и сам бы Авраам пал и положил всех кто остались от его роты.

— Капрал, — крикнул, хрипя Лопухин прокопчённому усачу бредущему с парой фузилёров Вохонжского полка, — давай суды!

Окликнутые солдаты повернул к гренадерам.

Пару взводов вроде Лопухин собрал. Уже не плохо.

Немцы ж не просто откатили. Наверняка каверзу готовят. Пушки их вроде притихли. Значит, опять конницу ждать. А её только встав в квадрат только и можно сдержать пехоте.

— Становись, вторым рядом, — скомандовал Авраам пришедшим, — патроны есть?

Капрал кивнул. Показал пальцами три.

«Немой что ли?»

Негусто.

— Кристов, — кликнул он своего фурьера.

— Да ваше благородие!

— Дай им ещё по одному на ствол, — распорядился командир,

Патронов нет. И те что есть — «трофейные». Что успели у мертвых собрать впопыхах собрать, то между бойцами и распределили.

Где патроны? Дайте патроны!!!

— Абрам Степанович, а может по два выдать? — спросил фурьер.

Лопухин покачал головой. Если кто останется в живых, то нет патронов на них. Совсем. И взять негде. Будь ты хоть трижды герой. Да, тут и один успеть бы перезарядить в поле. А потом в штыки.

Как и всегда.

Вот и немцы скачут в пыли.

— Сомкнуть ряды! В коробочку! — кричит Авраам, — стрелять по готовности!

Не до залпов уже.

Вот и первые гусары полегли. Но, темп не снижая, налетели на пехоту. Разрядили пистоли. Кристов, пронзенный рядом с командиром насквозь, даже не охнул. Он успел перезарядится и сил хватило фузею поднять. Так что, напоследок, ещё одного пруссака фурьер грохнул. Лопухин, забрав из слабеющих рук фузею, занял его место в каре. Пустое сейчас приказы раздавать. Солдатики службу знают. Не отступят.

Укол. Выпад. Саблю отбить. От пуль дрожать.

— Казаки! — орёт кто-то.

Казаки?

Казаки…

Ну, может, сегодня не придется Аврааму умирать…

Удар. Кровь на плече. Достали вроде.

Стоять. Стоять. Саблю вместо фузеи достать.

Врёшь…

Не возьмёшь меня так…

Снова над капитаном заржала лошадь.

Всё?

Нет. Замахнувшийся на него немец проткнут пикой. Но, и сам, спасший Абрама казачок, наземь летит. Молодой вроде. Мельком пролетел. Новый угрожающий силуэт.

Лопухин приседает и тащит здоровой рукой мальца к себе. Затопчут же в «хороводе».

— Сюды! — хрипит капитан.

— Я…

— Молчи… Не помочь им… Не мешай… Затопчут… Голову береги…

Конная канитель кружится вокруг каре. Ощетинившейся штыками пехоте и казакам с гусарами и нет дела до них.

Лязг металла. Выстрелы. Взрывы. Свист шрапнели. Всё кипит. И воздух. И земля.

— Тихо… Сдвигаются… Двинулись от нас… Дальше…

Лопухин поднял голову.

— Повезло нам с тобой. Не затоптали нас пруссаки копытами. Могли и затоптать. Неудачно легли под них. Конь страшен, если ты упал под его копыта. Ладно, беги к своим.

— А ты?

— Подожду лекарей из команды. Ранен я… Кровь перемотаю… Возвращайся. Как тебя зовут-то, воин?

— Емелька, — ошалело отвечает тот, — из донцов. Спасибо, ваше благородие, — дрожа голосом говорит казачок, — век что спасли не забуду.

— Это тебе спасибо, казаче, — морщась, отвечает Лопухин, — что — первый твой бой?

Емельян кивает.

— Он видно, его главное пережить, — говорит Авраам, — а ты не просто пережил, ты с толком бой принял. Вон немец с твоим копьем в боку не шевелится уже вроде.

В глазах казачка удивление и ужас. Но, трясучка, вроде, проходит.

Емельян тяжко вздыхает. Поднимает оброненную кем-то фузею. Поднимается.

— Будь здоров, дядька.

— И тебе не хворать. Фамилия-то у тебя есть какая?

Кивок.

— Пугачёвы мы. Емельян Пугачёв я. Прощай, дядька.

— Свидимся.

* * *